Моника Саболо - Саммер

Себя в этом бассейне я не помню совершенно.

В воде у меня перехватывает дыхание. Она ледяная, и мне кажется, что я двигаюсь в разлитом масле. Марина, руки в боки, смотрит на меня, как капитан, следящий за битвой с мостика своего корабля.

Когда я спросил у нее, можно ли поплавать — как бы походя, бесцветным голосом, — она развернулась, посмотрела мне в лицо, ответила с ухмылкой: «Я впервые увижу, как ты купаешься» и зашагала к рассыпающейся от старости сторожке. Дернула дверцу, которую словно запечатало само время, потом исчезла внутри, и я подумал, что Марина нырнула в прошлое, в запах плесени и земли, я вспомнил о Саммер, о том, как она изображала, что хочет поцеловать меня в губы через маску для ныряния, изготовленную из доисторической резины, и как с нее капала вода, вспомнил о жестких полотенцах, висевших на гвоздях.

Марина появилась из темноты, подошла ко мне и протянула вылинявшую на солнце тряпицу красного цвета:

— Держи. Это плавки Франка.

Вода холодит грудь, она — чистый лед. Я задерживаю дыхание и ныряю: во мраке не различить дна, а может, его и нет — вместо него там зияет проход в царство водорослей и кораллов, оно находится где-то на невероятной глубине; его обитатели медленно плывут по течению, скрывая своими телами, точно занавесом, иной мир, где есть воздух и можно гулять в гротах.

Над поверхностью я замечаю платье Марины — расплывчатое яркое пятно, — опускаюсь еще ниже, в самую глубокую часть бассейна, скольжу по плитке между разложившимися листьями и корой и растягиваюсь прямо под бортиком, на котором любили сидеть по-турецки Саммер с Франком — с закрытыми глазами, как бесчувственные йоги.

На дне я вытянулся во весь рост и замер, прислушиваясь к шуму воды — его издавали тысячи колыхающихся литров над моей головой. А когда из легких исчез весь кислород, оттолкнулся ногами и поднялся на поверхность.

Свет ослепил меня. Я втянул в себя свежий, новый воздух, и мне показалось, что отныне я стал другим, не таким, как раньше, и Саммер стала другой, и Франк, да и все остальные.

— Ты теперь настоящий красавец.

Марина протянула мне жесткое полотенце, и я почувствовал на себе ее удивленный взгляд: кажется, она неожиданно обнаружила, что я повзрослел, и теперь смотрела на меня с интересом и недоверием. Она отвела глаза — я быстро оделся — и шагнула под освежающую сень деревьев, оставив меня на залитой солнцем дорожке. Я стоял, переминаясь с ноги на ногу, и не знал, что сказать. Потом она качнулась вперед, неловко и застенчиво обняла меня. И я тронулся в путь.

Почти у калитки я обернулся и помахал ей — она стояла под листвой, скрестив руки на груди, и ее длинные волосы заливала седина. Мне показалось, что мой визит ускорил само время: листья и цветы за спиной Марины стали стремительно вянуть, дом беззвучно провалился в лужайку, а волна бетона стерла с лица земли бассейн и погребла все наши тайны. И теперь я не знаю, кто эта женщина и почему она заговорила со мной. Наверное, у нее легонько кружится голова и она, глядя мне вслед, спрашивает себя, с чего ей пришло в голову ворошить прошлое и кто этот чужак с влажными волосами, сутулый, убыстряющий шаг чужак, жизнь которого меняется с огромной скоростью, меняется так же, как и остальной мир.

В университетском кафе ко мне подошла девушка; кожа у нее над нижней губой блестела:

— Я поспорила с подружками на выпивку, что ты мне улыбнешься.

Она кивнула в сторону двух высоких брюнеток, которые сидели чуть подальше.

— У тебя такой грустный вид.

Она ухмылялась и покусывала себе палец:

— Давай, они не выиграют, пожалуйста.

Я улыбнулся. Они села, положила локти на стол и оперлась подбородком на руки.

Так все и началось. Смена полюсов. Мир поменялся и стал матрицей, переполненной кровью и гормонами.

Мне стукнул двадцать один год, и девушки неожиданно принялись обращать на меня внимание. Пока я пытался найти смысл в изучении стерильной и тревожной вселенной экономики, реальность стала животной, сотканной из выделений, кислого запаха пота, бальзама для губ и лосьона для тела.

Воздух трещал от электричества. В глазах девушек читались интерес, нежность, страдание, будто они прятали под бельем гноящиеся раны. С одного такого взгляда — или их была целая серия? — и началась моя личная биологическая революция; мне казалось, что моя кожа лопается под напором рвущегося изнутри незнакомца.

Как-то вдруг мне стали малы все свитера, а джинсы — велики. На щеках появилась короткая черная щетина, она и на груди выросла — там, где раньше плавилось мое сердце, откуда его можно было вытащить без особого труда, — густая, похожая на шерсть дикого зверя: норки или кабана. Под глазами залегли тени — большие темные озера. В аудитории я потел, наблюдая за девушками и фиксируя, как они забирают волосы в хвост, открывая нежные затылки, как они лениво потягиваются, закидывая руки за голову, и их серебристые браслеты спускаются до локтя.