Игорь Шестков - Собрание рассказов в двух томах. Том 1. Мосгаз

Петя вытянул короткую.

Мальчики встали друг против друга. Коля похлестал прутиком воздух, сплюнул через обломанный клык и ударил друга сверху по левому плечу. Так, чтобы захлестнуло по спине. Петя дернулся от режущей боли, но не вскрикнул. Широко размахнулся и хлестнул Колю по ногам. Коля скривился. Поднял прут, но сразу не ударил, а заговорил.

— Петяй, ты чё? Прервем дуэль. Понял? Пока ты в штаны не напрудил! Жаловаться к маме не побежишь? Зассыха! Ха-ха-ха!

И, не дав другу ответить, зверски хлестнул Петю по почкам. Это был его коронный удар. Петя втянул судорожно воздух, обхватил руками бока и упал на землю. Но не заплакал. Только сосредоточенно тер ладонями опоясывающую его талию багровую полосу, кое где сочившуюся кровью. Через минуту встал. И ударил Колю по лицу. Так сильно как мог. Кончик прута зашипел как гадюка и ужалил Колю в губы.

Рот Коли закипел кровью как маленький вулкан. Обеими руками прижал он губы к лицу, боясь, что они оторвутся, упадут на землю и уползут в мышиную нору, а он, их бывший хозяин, должен будет всю жизнь жить без губ. И не сможет с девчонками целоваться.

Такого безгубого инвалида мальчики видели каждый день по пути в школу. Он сидел на перекрестке и милостыню просил. Звали его дядя Витя. Ног у него не было, вместо рта зияла неправильной формы дырка. Верхняя часть его тела была одета в старый бурый пиджак. На пиджаке болтались, позвякивая, две медали.

Нижняя часть его тела помещалась в складчатом кожаном мешке, прибитом железными скобками к четырехколесной тачке. Казалось, что колесики тачки это его ноги.

Дети не жалели дядю Витю. Кидали в него камешки с безопасного расстояния. Особенно храбрые подбегали, плевали в лицо, норовя попасть в дырку, и удирали. На дразнящих его детей инвалид реагировал бурно. Размахивал руками, утробно рычал, пускал из пасти пену. Пускался в погоню, работая как горилла длинными мускулистыми руками. Но догнать не мог. Один раз. впрочем, догнал — мальчишка поскользнулся, упал, оцарапался и заскулил, приготовился к смерти. Подскочивший к нему дядя Витя не задушил его. а погладил по растрепанным волосам, посадил на бордюрный камень. Просипел в свою дырку: Не плачь, сынок… До свадьбы заживет… Вставай, беги!

Похлопал по плечу, вытер слезы носовым платком. И поехал на тачке на свое место, где лежала его засаленная кепка. В ней сверкало несколько медяков…

Коля оторвал руки от рта и посмотрел на них — крови почти не было. Осторожно потрогал губы и зубы. Все было на местах. Обрадовался и грозно поднял прут. Петя не выдержал и побежал. Его свербила нечистая совесть. Коля дёрнул за ним. Догнать Петю, лучшего игрока в салочки на их улице, было нелегко. После долгой погони, Коля все-таки догнал Петю, в прыжке сбил с ног и покатился вместе с ним по земле. Вскоре бой закончился. Петя тоже получил по губам, но не прутиком, а кулаком. А Коля был укушен в руку, чуть повыше локтя. Противники встали, отряхнулись, заклеили раны листьями подорожника, выдернули колючки и пошли дальше по благоухающей акациями аллее, ведущей к Высокому берегу. Как ни в чем не бывало…

Петя спросил: Колян, а ты что нарисовал?

— Ракету, космонавта и марсианина. Космонавт в скафандре. Марсианин на семи ногах, на башке антенна.

— Ну и чё Егор?

— Ворчал, объяснял… На Марсе, видите ли, атмосферы нет. Марсианин тоже должен носить скафандр. Я спросил — как же он там по-маленькому ходит? В скафандре, что ли? Понял? Все заржали… Егорыч меня из класса выгнал.

— А что поставил?

— Кол влепил, хер немытый. Отец дневник проверял, обещал в субботу выпороть.

— Да. Залупа! У твоего отца ремень — бульдог.

— С бульдогом договориться можно, а с отцом полный отсос.

Друзья сели на скамеечку. Петя сосредоточенно рассматривал муравьев, которые устроили под скамейкой маленькое поселение. Взял в руку веточку и начал ломать пирамидки с дырочками у вершины. Муравьи беспокойно забегали возле своих норок. Петя встал и затоптал их ногами. Одного за другим.

Коля сидел и в носу ковырял. Старался вытащить из правой ноздри засевшую в ней большую и твердую козюлю. Вытащил. Рассмотрел и бросил ее щелчком. В небо.

Заболел у меня живот. И раньше бывало, конечно. Пережор. Перепой. Или несвежая сайра.

Как-то не так заболел. Как будто железный шкаф проглотил. И давит шкаф изнутри твердыми углами. Там, где давит — горячо. Не шкаф, а печка.

Обидно болеть в субботу. Свободный день на такую дрянь тратить. Лето. Подружки ждут. Листики на московских деревьях еще не побурели, а у тебя шкаф в животе. И предчувствие неприятное. На сей раз не отделаешься. Глубоко копнуло. Страшно? В восемнадцать лет все страшно. Потому что тело гудит как орган и все его клеточки кричат тебе — живи, танцуй, радуйся! Так хорошо, как сейчас, никогда больше не будет.