Димитр Коруджиев - Невидимый мир

— А мой Ваньо сказал, что ты решил стать министром. Не раздумал еще? — И подмигнула остальным.

— Не раздумал, — сказал мальчик, — стану.

Вечером вместе с темнотой на улочку нахлынуло возбуждение. По дороге домой Шивачевы во всех подробностях узнали о том, что произошло в молочной.

О своих ночных мечтах Шивачев забыл. Он поднимался по лестнице, охваченный отчаянием и гневом.

— Есть у тебя мозги, а? — закричал он на сына.

Сын был единственным человеком, на которого Шивачев осмеливался кричать.

— За что ты ругаешься, папа? — спросил мальчик. — За министра?

— Да конечно же! Сейчас же иди к своим приятелям, пока они домой не ушли, и скажи им, что ты передумал.

— Не скажу!

В тот день дети сторонились мальчика. Их взгляды, бросаемые исподтишка, порождали в нем тайную гордость. Нет, от подобных вещей человек просто так не отказывается.

— Я тебя выпорю! — крикнул Шивачев и ударил сына.

Мальчик заревел и ушел в свою комнату. Мать пошла его утешать.

В течение нескольких следующих дней события развивались еще драматичнее. Дети по приказу родителей к нему не подходили, но смотрели на него с тревожным любопытством и даже с некоторой завистью. Это доставляло мальчику большое удовольствие, и он расхаживал по улице с высоко поднятой головой.

Иногда кто-нибудь к нему подходил и со вздохом спрашивал:

— Ну что, ты все еще хочешь стать министром?

И мальчик отвечал:

— Все еще.

Сила его желания пугала и подавляла улицу. Шивачевы страдали. Их все время останавливали и уже с раздражением рассказывали все новые и новые истории о людях с непомерной заносчивостью, а кто-то даже намекнул, что если родители не умеют воспитывать детей, этим занимается государство.

Шивачев теперь жил в постоянном страхе. При виде соседей он начинал дрожать и всем говорил, что окончательно понял, как ему желают добра, и взгляд его был робким, виноватым, будто на нем лежал страшный грех. А самое худшее заключалось в том, что теперь он боялся даже собственного сына и его намерения, не умещавшегося в представления Шивачева. И уже на свете не осталось ни одного человека, на которого можно кричать. Неизвестно, до чего дойдет этот странный мальчик. А вдруг однажды, всем назло, он действительно добьется своего, и тогда с этой улицей, которая ему осточертела, может случиться какая-нибудь неприятность…

Но тот день, когда мальчик так долго спал и вышел только в пять часов, был чудесен. С улицы и из окон глядели на него, а он разглядывал воздух, который был зрелого золотисто-желтого цвета и сеял сладкий запах пыльного футбольного мяча, велосипедных шин и невзрачной дворовой травы.

В местном кинотеатре через час начинался сеанс, и дети считали свои стотинки возле зеленого дома. Мальчик вовсе не передумал, это совершенно невозможно на длинном и славном пути одинокого человека, но просто это потонуло во всем, что сейчас окружало его. И вся эта смешная история вдруг исчезла, как исчезают отражения в комнате смеха, после того как мы уходим.

Он втиснулся между другими ребятами и крикнул:

— Эй, я тоже иду!

Они посмотрели на него, засмеялись и тут же заспешили, потому что хотели погонять мяч перед сеансом. И только один из них сказал:

— Вот так министр!

И мальчик ответил рассеянно:

— Брось ты эти глупости!

Взрослые узнали о том, что случилось в этот вечер. И напряжение потихоньку спало. На следующий день все сердечно поздравили Шивачева, и несчастный отец опять стал похож на человека.

А в это время мальчик гонял мяч. Только один раз поднял он голову — и увидел, что на улице есть люди, но никто не обращает на него внимания, а дети смотрят на него как на самого обыкновенного соседа по кварталу. И ему вдруг стало обидно. Но в этот момент кто-то крикнул:

— Подавай!

И он забыл все.

Перевод И. Сумароковой.

Деян издалека приметил эти фигурки, еще когда они почти сливались со светлой равнинностью поля — две точки. Но и точки бывают разные. Конечно, он не мог бы прочесть лекцию об их особенностях, однако безошибочно отличал точку-дерево от точки-человека. В общем, он не сознавал, что обладает талантом, какого нет у других. Пока он вел машину, глядя сквозь стекло, его руки и мысли двигались в привычном ритме, казались ему совсем обыкновенными, частью его работы.

Фигурки постепенно увеличивались, и, наблюдая их едва уловимое тяготение друг к другу, Деян готов был держать пари, что это парень и девушка. Но держать пари было не с кем, он ехал один, а сиденье изнемогало под грузом вещей его приятеля, перебиравшегося из ближнего села в город. Деян не решился сложить их в кузов, боясь повредить. В пустом грузовике ясно слышалось глухое похлопывание брезента у оконца над кабиной.