Игорь Шестков - Приложение к собранию рассказов в двух томах. Том 3. Пациент 35

Вагон был полон возвращающихся с работы раздраженных усталых людей. Большинство уставились в свои смартфоны, некоторые читали, слушали музыку, остальные дремали. Мне казалось, что темная одушевленная масса, заполнявшая собой вагон, тяжело дышит как огромная каракатица, выброшенная океаном на берег…

Всю свою жизнь я пытался не стать частью этого измученного бессмысленным трудом темного народа, этой задыхающейся каракатицы. Сохранить единственное, что имел — маленький лучик… во что бы то ни стало остаться в свете, не дать поглотить и переварить себя рыбьим желудком общества. И преуспел в этом нелегком деле.

Всю жизнь трудился и вырастил, выкристаллизовал из сотни тысяч свободных овальных минут свое сокровище, волшебный кристалл. И насладился всласть игрой света на его прекрасных гранях…

Протянул его людям. Берите, радуйтесь… я дарю его вам!

А они его не взяли… только мрачно посмотрели на меня, поверчивая у висков длинными синеватыми щупальцами с присосками, похожими на васильки.

Васильки обвились вокруг моей головы…

Врач нажал на большую красную кнопку. И вся вселенная затряслась.

А кристалл мой рассыпался в прах.

И вот… мне тепло. Нагота нежит. Сердце мое трепещет в ожидании долгожданного освобождения. Сквозь полуоткрытые веки в мои зрачки льется таинственный голубовато-серебристый свет.

Я сижу по-турецки на каменном полу, в затопленном ярким солнечным светом цеху бывшей бумажной фабрики, той, что недалеко от замка Грабштайн. В окна — видны синее небо и зелень огромных вязов.

В руках у меня — музыкальная шкатулка.

Передо мной стоит тот самый мужчина из берлинского эс-бана. Согнувшийся человек. Его черные кудри касаются пола. И он кричит от боли.

Позади него дрожит и переливается неземным светом колоссальная машина. Это дезинтегратор времени и материи. Башня, врастающая в иное измерение.

Ее хозяева опять заставили меня прожить чужую жизнь, а теперь вернули к источнику, к началу.

Меня зовут Антон Сомна, я умер много лет назад в Саксонии и с тех пор странствую в нижних мирах полусмерти.

Теперь я знаю, что хочет от меня согнувшийся человек. Ведь он — это я. Он просит освободить его от этой роли. Ему невмоготу. Сейчас, сейчас…

Открываю шкатулку, достаю серебряную трубочку… и бросаю ее… так, как запускают сделанные из тоненьких деревянных реек и бумаги модели самолетов… осторожно, с любовью, но изо всех сил… в пышущее голубой плазмой жерло машины.

А потом прыгаю туда сам.

Мой приятель Алекс был влюблен в железную дорогу.

В милых женщин он конечно тоже иногда влюблялся… и переживал, как и все мы, соответствующие счастливые моменты в начале и мелодрамы в конце…

Амуры впрочем Алексу часто надоедали и он держал долговременные паузы на клубничном фронте… страсть же его к железной дороге не проходила никогда.

Субстанции обменивались свойствами, и его страсть получала тяжесть рельсов и целеустремленность стального пути, а современные электровозы — дополнительные лошадиные силы его молодого сильного тела.

Одна из разгневанных его пассий, перед тем как хлопнуть дверью и покинуть Алекса навсегда, прошипела: Ты должен спать с паровозом, а не с женщиной, кретин!

Полагаю, Алекс так бы и поступал, если бы это было физически возможно…

На стене в холостяцкой его спальне висела не фотография обнаженной полногрудой красавицы или нью-йоркского небоскреба, мимо которого проносится роскошный открытый кадиллак, которым правит длинноногая блондинка в остроугольных очках по моде шестидесятых, помахивающая платочком свободной левой рукой, а увеличенная до полутора метров в ширину карта узкоколейных железных дорог Саксонии начала двадцатого века, на которой он помечал красным фломастером закрытые станции и заброшенные ветки, а синим — восстановленные. Рядом с картой висели сделанные им самим фотографии — тепловозы, электровозы, машинисты, кондукторы, пассажирские и товарные вагоны, рельсы, стрелки, шлагбаумы, вокзалы… знаменитые мосты, и снесенные — как ажурный Грайфенбахбрюкке и действующие, такие как. например, кирпичный виадук Гёльчтальбрюкке… во всем великолепии своих 29 римских пролетов…

Алекса не смущало то, что это замечательное свидетельство инженерного искусства Германии середины 19-го века стало после Объединения любимым местом для совершения самоубийств романтически настроенными подростками. Один раз с него прыгнули в восьмидесятиметровую пропасть сразу три мальчика из близлежащего городка. Взявшись за руки и распевая какой-то адский гимн… Ходили слухи о матерых сатанистах, «свивших» себе якобы где-то недалеко от виадука «гнездо», регулярно устраивавших там «черные мессы», мучивших кошек и собак и уговаривающих молодых людей с легким сердцем расстаться с теперешней, бессмысленной, мещанской и тупой капиталистической жизнью и перенестись в потусторонние владения «Великого темного мастера», где их ожидают весьма некошерные удовольствия и особые приключения.