Игорь Шестков - Приложение к собранию рассказов в двух томах. Том 3. Пациент 35

В первом же магазине электроники меня поразило обилие радио, магнитофонов, диктофонов, плееров… Продавец смеялся. С десятков экранов телевизоров экстатически смотрела в пространство коротко остриженная, похожая на печального мальчика, ирландская дива — Шинед О Коннор. Она пела свои первый хит — «Nothing compars 2U».

Ее холодные, красивые, почти кукольные глаза выражали полное безразличие к судьбе перестройки, СССР и всего прогрессивного человечества.

Я понял, что провел первую половину своей жизни в тяжком бессмысленном кошмаре и поклялся самому себе — я уеду оттуда, уеду навсегда.

Накануне праздника — двадцатилетия падения Берлинской Стены — спрашиваю соседку, бывшую журналистку, 72-летнюю Эльзу Кох: Какие исторические дни вам больше всего запомнились?

Я надеялся, что она расскажет о падении берлинской Стены и об объединении Германий.

— Исторические дни? Больше всего запомнилось 8 мая 1945-го. Закончилась война. Мы, дети и мама, остались живы. Но главное не в этом. В деревеньке нашей, куда мы от фронта убежали, сдохла последняя лошадь — и нам разрешили отрезать от нее немного мяса. Помню, стояла в очереди и думала — только бы не упасть. Упаду — не достанется нам мяса. Мать потом выдерет. Или с голоду умру…

— Ну и что же, довелось вам отведать конины?

— Достояла. Хороший кусок отрезала. Я была тогда крепкая. Да, половину мать сварила и маленькими кусочками нас несколько дней кормила. А вторую — завялила. Соль на табак выменяли. Мы сажали тогда табак.

— А что потом было? Тогда, в мае.

— Лучше не спрашивай. Нас грабили, били и насиловали и чехи, и поляки и русские. У матери дедушкины золотые часы отобрали. Но хоть картофель иногда нам давали. Проросший. Клубни почти пустые. Мы ели.

— А что вы почувствовали, когда узнали, что Стена упала? В ноябре 1989.

— Ничего я не почувствовала. У моего мужа мать умерла. Похороны были. А потом, мы же знали, что дальше будет, да, знали…

— Что же такого страшного случилось?

— Я работала тогда на телевидении. Через полгода после объединения — всех нас уволили. Все семь тысяч человек. Смешно, главные мерзавцы — все рано или поздно устроились, а хорошие люди так и остались безработными — до самой пенсии…

— Вы же на идеологическом фронте трудились — служили Хонеккеру и Стене, так сказать, идеологической подпоркой.

— Да, мы-то были подпоркой, а другие? Через два года после объединения почти все «оси» работу потеряли. Фабрики и институты позакрывали, профессоров и мастеров разогнали, оборудование и землю распродали, на все хлебные посты — нагнали своих с Запада. Третий гарнитур, а тут выпендриваются и нас жить учат. Даже рентабельные предприятия уничтожили. Это не объединение было, а завоевание… Откупились от русских, а тут все к рукам прибрали.

— Ради чего же тогда демонстрировали сотни тысяч людей в Лейпциге и Берлине?

— Поймите, мы хотели другой ГДР. Демократической, открытой, прогрессивной, без Стены, без политбюро, без ШТАЗИ. Ради этого люди демонстрировали. Люди хотели — другую страну. Прагматическую, без идеологии, пусть не богатую, но без безработицы, без кризисов и бездомных, экологически чистую и без этих… Из Баварии… Вы конечно не поверите, но мы в наш социализм верили…

— Таких стран не бывает. Или то, или сё… А что вы почувствовали тогда, 13 августа 1961. когда узнали, что ваши власти границу перекрыли и начали Стену строить?

— Что вы все про Стену, да про Стену… Нет больше Стены. Раздробили ее на камешки и продают теперь туристам в пластиковых коробочках. На некоторых камешках и капельки крови, небось, сохранились…

Что я тогда почувствовала? Мне, берлинке, было конечно больно. С другой стороны — я, как и все другие, понимала — дальше так нельзя. Почти все врачи и инженеры ушли. Работать было некому. Все дешевые товары раскупили. К парикмахеру сходить было нельзя — везде те. с Запада, сидели. Тогдашним летом каждый день по полторы тысячи человек уходило. Закрывать надо было границу. ГДР разваливалась. Но развалиться до конца ей бы русские все равно не дали — всех бы нас поубивали. Как в пятьдесят третьем. Лучше Стена, чем еще раз такое. И еще — мне было стыдно, что от нас все бегут. Да я и сама не раз думала, не уйти ли…

— И почему же не ушли?

— Совесть надо иметь. Я тут и образование бесплатное получила и квартиру дешевую и работу. Мне мой диплом бы там не засчитали. Родители в Саксонии жили. Я их жалела. Уехать — значило бы их навсегда потерять.