Мона Авад: Зайка

Конечно, я буду здесь. Где же мне еще быть?

Я поднимаю топор. Прячу под пальто так, как Жуткая Кукла делала это у меня на глазах сотни раз. Словно краденый кошелек, бальзам для губ или ключи от дома. Да пофиг, Зайка. И с уверенной грацией пантеры направляюсь к ее входной двери. Открытой, конечно же. Для него.

Услышав тяжелый звук моих шагов в коридоре, ониначинают звать его по имени. Тристан?! Икар?! Байрон?! Худ?!

Когда я захожу в гостиную с топором под пальто, они резко замолкают. Они удивлены, очень удивлены, увидев меня. Может, даже напуганы? Выражение их лиц трудно разобрать под вуалями. Вуалями Авы. Как и раньше, они сидят полукругом на замшевом диване. Похоже, у них тут что-то вроде предрассветной коктейль-вечеринки. Всюду мерцают фужеры из-под шампанского.

– Саманта. Должна признаться, мы удивлены.

– Да уж, очень.

– Какого черта ты здесь делаешь? – выплевывает Кексик. – Где Байрон?

Виньетка просто хлопает ресницами, глядя на меня. Подтягивает ажурные перчатки. Она в черном. Они все в черном. На них винтажные платья тонкого кроя. Каждое платье – словно младшая и чуть менее красивая сестра главного, того, в которое облачена Герцогиня, которое я знаю так хорошо, что вид его, да еще и на ней, подкашивает меня. Я слышу на нем остатки озонового парфюма и аромата зеленого чая. У меня подгибаются колени. Мне физически больно смотреть на него. С этим можно покончить быстро. Очень быстро. Всего один взмах топора и…

– Саманта, мы чувствуем, что ты очень… расстроена ? В чем дело? Мы, конечно, можем сами додумать, но у нас фантазия такая скудная, так что лучше, если ты сама расскажешь. Мы все во внимании.

Герцогиня смотрит на меня. Ну? Уорреновская версия цыганки из парижского метро, которая смотрела, не отводя взгляд. Ее улыбка, парящая над волнами черного шелка, – все оттенки ненависти в одном флаконе. Я смотрю на нее, в ушах – грохот вагона в метро, а в руке – ручка топора.

Осталось сделать лишь одно.

Единственное, что можно сделать и что мне осталось.

– Зачем? Зачем вы это сделали?

Мои слова зависают в стерильном золотистом свете ее гостиной, как пыль.

– О чем ты говоришь, Саманта?

– Саманта, мы боимся, что вообще не понимаем, о чем ты говоришь.

Я поняла, они хотят, чтобы я произнесла это вслух.

– Вы убили ее. Я знаю, что это сделали вы.

Теперь они все сверлят мне глазами, но на сей раз я не отвожу взгляд. Я смотрю в ответ до тех пор, пока глаза не заволакивает пелена, а ладонь, сжимающая топор, не становится влажной и скользкой от пота. Но я не могу позволить себе моргнуть. Целую секунду мне кажется, что сейчас они пристыженно опус-тят головы. Проснутся от того кошмара, в который сами себя превратили. Снова станут обычными выпускницами, чувствительными барышнями, которыми когда-то были. Но вместо этого они обмениваются взглядами из-под своих вуалей и многозначительно отпивают шампанское из своих бокалов.

– Саманта, – говорит Герцогиня, собирая свое лицо в оригами фальшивого сочувствия и качает головой. – Это все превращается в какую-то мелодраму. И мне стыдно на это смотреть.

– Да, очень стыдно, – подхватывает Жуткая Кукла.

– За тебя стыдно, – поясняет Кексик. – Кстати, а Байрон пришел с тобой?

Виньетка смотрит на меня своим глазированным взглядом, пошлым и в то же время скучающим. Все, что она хочет знать, – где, мать его, Худ?

– Хотя нет, это даже не мелодрама, а целая трагедия унижения, – говорит Герцогиня, выдержав знаменитую беременную паузу Фоско. – Ты так не думаешь?

Украденное черное платье шелково блестит в золотистом свете. Оно так гадко, так отвратительно ей впору.

– Как вы могли? – шепотом спрашиваю я, но в моем голосе не чувствуется угрозы, он надломлен и разбит. Вырублен под корень. – Как вы могли с ней это сделать?

Герцогиня печально улыбается. Виньетка зевает. Кексик и Жуткая Кукла сердито смотрят на меня из-за своих вуалей.

– Мы?

– А как насчет того, что сделала ты , Саманта? Металась между нами и своей компаньонкой , или подружкой, или кто она там, как гребаная маленькая шлюшка.

– Да, как предательница!

– Причем ты предала и ее, и нас .

– Неудивительно, что твоя «подружка» смылась или умерла, или ее убили, насрать. Мы не будем притворяться, что хотя бы приблизительно представляем себе, чем ты там занималась в своей маленькой убогой комнатенке, Саманта. В смысле, мы-то можем, но у нашего воображения есть границы.