Мона Авад - Зайка

Меня тошнит беззвучным криком. Прокричаться по-настоящему не получается, мне вкатили лошадиную дозу уже так хорошо знакомых мне заячьих таблеток.

– Саманта, ты, наверное, и сама уже не можешь дождаться, когда же мы начнем, – это говорит «Фоско», кутаясь в зловеще шуршащие шарфы.

Ее глаза напоминают две фиолетовые дырки, в которых мне мерещится анимешный взгляд Кэролайн, которая смотрит на меня так, словно хотела бы поскорее вонзить в меня зубы, но, увы , я еще не пропеклась как следует. Она держит в руках маленький топорик, так легко, словно это букет курящегося шалфея. При помощи которого можно очистить помещение.

– Нет? Ничего не скажешь? Что ж, тогда начну я, хоть это и ТВОЯ встреча. Ты готова?

Я вижу, как она открывает черный блокнот, на обложке которого значится «История Одной Грустной Девушки», автор Саманта Маккей . А чуть ниже картинка – рисунок мрачной девочки из палочек и черточек со скрещенными руками на груди.

– Я внимательно изучила твою работу, Саманта. И должна сказать, Саманта, что я очень разочарована.

– Я тоже. Очень разочарован. Очень , – поддакивает «Лев». – В смысле сначала она меня вроде как «заинтриговала», – он изображает в воздухе кавычки пальцами в перчатках.

– Ой, да мы все были «заинтригованы», если честно. Наверное, даже очарованы. Нас поразила ее жесткость и некая… темная харизма.

– Да, все верно, – соглашается «Лев». – Но что теперь? – он пожимает кривыми плечами. – Все, что я думаю о ней, – это «фу», – он смотрит на «Фоско», и та кивает с важным видом.

А потом они оба поворачивают ко мне свои чудовищные головы. На серых лицах написано задумчивое, изучающее выражение.

– Саманта, твоя работа не хочет открываться нам. Она… скрытная, – выплевывает она.

– Как будто нарочно недоговаривает что-то, – говорит «Лев». – Не открывается, даже когда это нужно, вся в себе, даже чересчур. Подает большие надежды, а на деле…

– А ведь поначалу мы думали, что это шедевр. Разве кто-то готов поспорить?

– Точно не я.

И они оба жадно, голодно смотрят на меня. Я вспоминаю глаза Роба Валенсии, устремленные на мой цветочный корсаж. Как будто больше всего он хотел сожрать его, а не надеть на мою руку. Вспоминаю, как из его рта выпала жеваная орхидея.

Вот и они сейчас пялятся на меня так, словно все мое лицо – это орхидея.

Подвигаются чуть ближе. Облизываются.

– Саманта, вынуждена признать, меня очень тревожит главная героиня, – говорит «Фоско».

– Очень тревожит. Очень, – поддакивает «Лев».

– Хотя ее едва ли можно назвать героиней, не так ли? В смысле, какая из нее героиня, верно, Саманта? – обрубки ее кроличьих ушей вздрагивают, как антенны. – Она же абсолютно бесхребетная , Саманта, ты не находишь? – она склоняет набок свою уродливую седую башку.

Я пытаюсь протестовать и внезапно ощущаю у себя во рту что-то мягкое. То же, что связывает мои руки. Это кляп. Он с самого начала был у меня во рту?

– Она все время просто плывет по течению , верно, Саманта?

Я неразборчиво булькаю и мычу в кляп – такое чувство, что он становится все больше и больше. Мне даже кажется, что это не просто кусок ткани, а что-то живое. Оно шевелится у меня во рту, сжимает мои запястья. Я чувствую разливающуюся вокруг вонь гниющего тела, вперемешку с приторным запахом сдобы, которому все равно не удается перебить гниль.

Я чувствую, как четыре пары глаз изучают меня, словно видят, как наркотик расползается по телу. Мягко пеленает мой мозг и парализует, наполняя конечности тягучим, густым жидким сахаром. Почему я не могу придумать, как выбраться? Такое чувство, что в мозгу по кругу гарцуют розовые пони и скалят белые зубы.

– Когда же она возьмет ситуацию в свои руки, Саманта? М-м? Когда наконец проявит характер? Когда возьмет на себя ответственность за все то дерьмо, которое заварила?

– А мне интереснее, – рычит «Лев», – когда она выберется из этого извращенного тройничка, где ей даже трахнуть никого нельзя?

«Фоско» печально кивает, мол, да-да, и не говори.

– А еще эта ее «подружка», или кто она там. Как ее зовут? Ада? Пофиг.

– Пофиг, – закатывает глаза «Лев».

«Фоско» так близко наклоняет ко мне свое мерзкое лицо, что ее мертвое дыхание обдает мою кожу.

– И все же, – бормочет она. – Нам ее жаль. Это грустно. Очень грустно, учитывая, что случится с ней в конце.

Что случится? Что случится с ней в конце?

Она подбирается еще ближе, разглядывая меня с плохо скрываемым голодом во взгляде. Я прямо чувствую, как она в предвкушении проворачивает топор Киры в руках, в то время как кляп у меня во рту все растет и растет, давит мне на нёбо и на язык.