Мелина Марчетта - В поисках Алибранди

— Он был моим другом, — прошептала я, входя в дом.

Отец закрыл за нами дверь и огляделся.

— Крис, ты не выйдешь? — со вздохом позвал он и посмотрел на меня.

Мама выглянула из своей комнаты и с улыбкой пошла ко мне, пока не рассмотрела меня вблизи.

— Джози, что стряслось?

— Мам?

Она обняла меня, и я вцепилась в нее так крепко, как только могла, и прорыдала:

— Никогда не умирай, пожалуйста.

— Что произошло?

— Джон Бартон умер, — услышала я голос Майкла.

— Боже, — ахнула мама. — Ох, Джози. — Она обхватила мое лицо ладонями: — Милая, мне так жаль.

— Давай уложим ее в кровать и напоим чем-нибудь теплым? — предложил Майкл.

— Что случилось? Как? — спросила она.

— Просто уложи ее, Крис, — попросил он.

— Джон покончил с собой, мам. Я видела его вчера, и он был счастлив.

— Боже. Бедная его мать. Бедная их семья.

Я легла в кровать, а мама пристроилась рядом. Мне хотелось, чтобы она меня держала — только так я могла немного расслабиться.

— Я боюсь умереть, — прошептала я, когда вошел Майкл.

— А он боялся жить, — ответил отец, целуя меня в лоб.

— Джон однажды сказал мне, что жизнь — дерьмо. Я с ним поспорила.

— И ты была права.

— Мне следовало догадаться.

Он сел на пол и прислонился к кровати.

— Джози, Джози. Ты не можешь думать за других людей. Не можешь чувствовать или жить за них. Они должны делать это сами.

— Но надо быть рядом, — сердито возразила я. — Надо ловить сигналы.

— Как мне сделать так, чтобы ты поняла?

— Не хочу я ничего понимать. Сейчас я хочу поговорить с Джоном Бартоном. Увидеть его и сказать, что он придурок. Спорить с ним, выпуститься с ним, уделать его по результатам экзаменов и вместе поступить на юридический. Хочу увидеть, каким он станет через десять лет, — заплакала я. — Но не хочу идти на его похороны. Что мне делать, Майкл? Что нам всем делать?

— Тебе надо жить. Потому что жизнь — это вызов, Джози. Не смерть. Умереть просто. Иногда для этого нужно всего десять секунд. А вот жить... Ты можешь потратить на это восемьдесят лет, во время которых будешь что-то делать — родишь ребенка, станешь домохозяйкой, адвокатом или солдатом. Добьешься чего-то. Отбросить это все в столь юном возрасте, лишиться надежды — величайшая трагедия.

Я зажмурилась, пытаясь скрыться от всего мира.

— Мне так страшно. Я все думаю, где он. Только представлю, как он лежит в морге, мертвый... — Я всхлипнула. — Мне холодно, тошно, но еще хочется его ненавидеть.

Отец наклонился и поцеловал меня.

— Джози, я бы лучше умер, чем увидел твои страдания. Я не хочу, чтобы мой ребенок или любимая женщина проходили через такое — но вот, это происходит, и я не знаю, как быть.

— Останься здесь. Мне страшно.

— Я здесь, Джози.

— Постарайся уснуть, милая, — сказала мама.

Я почувствовала, как она поцеловала меня в бровь, и сжала ее еще крепче.

— Ну и каково это — иметь дочь, мистер Андретти? — услышала я мамин голос.

Ответ от меня ускользнул. Я просто закрыла глаза и провалилась в худший сон в жизни.

Посреди ночи я внезапно проснулась. Словно меня кто-то встряхнул. Я лежала на кровати, пыталась отдышаться, успокоиться. Затем наконец вспомнила — вскочила, сунула ноги в тапки и поскакала к шкатулке с драгоценностями.

Белый листок для заметок с мыслями Джона Бартона лежал на том же самом месте, куда я его засунула несколько месяцев назад. У меня так тряслись руки. Мне хотелось выбросить записку. Порвать на клочки или сжечь. Но я не стала. Оторвала липкую ленту, слегка повредив бумагу, и подошла к окну, прочесть содержимое в свете фонарей. Это было стихотворение, написанное мелким изящным почерком.

Я села на пол у окна и попыталась вспомнить, что написала Джону. Но не смогла. Ни слова. Может, потому, что выдала тогда какую-то ерунду. Я медленно встала и разорвала стихотворение. Раз, два, три, четыре. Открыла окно, высунула наружу руку, разжала кулак и позволила утреннему ветру унести клочки прочь. В ту же секунду захотелось выбежать на улицу и собрать обрывки, но я поняла, что это невозможно. Мне оставалось лишь смотреть им вслед. Один клочок прилип к оконному стеклу. Я взяла его и задумалась — может, именно таким одиноким чувствовал себя Джон Бартон.