Алексей Сальников - На этом месте в 1904 году

Дело в том, что жестикулирующую Вику и таскавшегося с какой-то книгой Пауля, еще не зная их имен, не интересуясь у сына, как их зовут, забывая, когда Никита говорил, прозвал их Театр, Литер, затем как-то за обедом задумался, как прозвал бы Никиту, если бы все трое детей возле гостиницы были ему чужие. Может, сын смотрел так только на Владимира, потому что пытался понять, как Владимир себя чувствует: действительно ли увлечен фильмом, утянутым из интернета, или опять глядит в одну точку экрана, вспоминая, как это было больше года назад, правда ли слушает то, что Никита или кто-нибудь другой ему говорит, или просто кивает, а на самом деле думает о чем-то своем, — но за взгляд этот, очень внимательный, запоминающий, Владимир сначала подумал, что прозвал бы Никиту Фото, а потом подумал, что все же Кино. Было в Никите что-то не выхваченное моментом, а как бы отрепетированное, будто то, что он остается цел и невредим, было опробовано, выхвачено нужным дублем и добавлено в окончательный вариант монтажа. Это везение умножалось и тем, что сын был очень осторожен — во дворе не поднимался выше третьей ступеньки шведской стенки, на роликах и коньках катался не иначе как в наколенниках, налокотниках и смешном пластмассовом шлеме. Эта осторожность взялась у него не сама собой, причина была действительно: ДТП, «скорая», все такое, но как бы пора уже было об этом забыть хотя бы слегка, так считал Владимир.

То, что Никита прикрывает уши этакими круглыми колпачками сложенных ладоней, первым заметил дядя Дима — видимо, его слегка бесило, что во время чтения на ночь пасынок, вместо того чтобы внимать, специально убавляет чтецу звука и при этом еще загадочно смотрит. Тогда Никита признался, что увидел по «Ностальгии» черно-белый документальный фильм, где показывали школьный класс во время урока, и если подносить руки и слегка закрывать одно ухо и другое, то получается такой же звук, как в том документальном фильме: вроде бы и тихо, а все равно есть какой-то шум, вроде шипения, будто трубку телефона взяли, но ничего не говорят и пустота по ту сторону как-то себя показывает.

«Так тебе мозг и так постоянно крутит документальный фильм про твою жизнь. А по ночам, когда спишь, всякую феерию с розовыми слонами, полетами и, не знаю, что там у тебя еще. А если наоборот — то это уже с башкой проблемы жесткие». Эти слова каким-то образом наложились на то, что после смерти папиной жены Никита внезапно понял, что тоже когда-нибудь умрет, да так понял, что, стоило лишь маме или дяде Диме закрыть дверь в его комнату, его, завершившего чтение, охватывал такой ужас, от которого не было утешения: никто не был бессмертным, а значит, и Никита тоже когда-нибудь перестанет быть. В то, что после смерти что-нибудь есть, он категорически не верил. Когда Никита спросил папу однажды, что, может, имеется там какая другая жизнь, а папа ответил, что, да, всякое может быть, конечно, но ответил не сказать что очень уверенно, да и вообще весь его вид говорил, что он тоже не слишком проникнут киношными словами про то, что умершие смотрят за всеми и помогают близким, что всегда будут жить в сердце, и таким вот всяким словам, которые произносятся с экрана на последнем издыхании. С этой поры Никите не так весело было смотреть, как главный герой пачками изводит врагов, какими бы гадкими они ни были. Он представлял, что враги жили вот так же, как он, были такими же, как он, Никита, играли в игры, ели какую-то еду, день за днем переживали о своей неминучей гибели, пока не дошли до столкновения с персонажем, которого буквально не брали ни ножи, ни перекрестный огонь, ни ковровые бомбардировки. Это было, наверное, жутко встретиться с чем-то таким.

А затем одной из ночей, когда ужас был, казалось, особенно невыносим, внезапно пришла мысль, что бессмертие можно добыть волшебством, что должна быть некая магическая вещь, до которой можно дотронуться, или какое-нибудь особенное место, замаскированное под обычное, куда достаточно попасть, чтобы стать бессмертным. Никита сам это себе придумал и сам себе не поверил, но зато успокоился, потому что на поиски такого места у него была уйма времени. Только в самолете при взлете и посадке, когда Никиту возили в Грузию, в Москву, в Петербург, он начинал опасаться, что до поисков магической вещи или места может не дойти.

Его устраивал поезд, поселок, где не могло ничего взорваться, не было ни лавин, ни наводнений, иначе после первой же лавины или наводнения поселок никто бы не стал восстанавливать — настолько ненужной казалась Никите эта кучка домиков вокруг горы и около. Ему понравилась гостиница на первом этаже, на окнах не было решеток, поэтому в случае пожара можно было просто прыгнуть на улицу с высоты полутора метров. От энцефалита Никита был привит, но полно было у отца баллончиков со спреем от клещей. Было так безопасно, что даже скучно.