Наталья Литтера - Пять лепестков на счастье [litres]

– Ты вот что, – сказал Петр Гордеевич, вставая из-за стола и делая медленные шаги по комнате, – готовься потихоньку в дорогу. В городе оставаться более нельзя, скоро положение твое станет заметно, уехать надо.

– Стесняешься? – Голос Павлины вдруг прозвучал резко, ничего не осталось в нем ласкового.

Да и сам взгляд сделался недобрым.

– Куда же увезешь меня, Петр Гордеевич?

– Домик найду…

– В деревню не поеду!

– В город свезу, – усмехнулся он. Надо же, условия ставит, не сама ли только что про горемычную судьбу свою плакалась? – Девку служанку возьмешь, приглядывать будет. До родов там останешься, денег дам.

– А потом? – насторожилась Павлина.

– А потом видно станет.

Ему и самому подумать надо, хорошо подумать. От угощения Петр Гордеевич отказался, сказав, что пора уже. На прощанье Павлину не поцеловал, хоть она ждала. Лишь посмотрел пытливо в глаза и пообещал через два дня заглянуть.

– Плод свой береги. – Голос прозвучал сурово.

Она сначала вскинула голову, гневно сдвинув брови – не того ждала, а потом опустила. Поняла, не хозяйка своей судьбе. Как он скажет, так и будет.

Как будет – Петр Гордеевич и сам не знал. Чувствовал только, что ребенка своего чужим на воспитание не отдаст, да и Павлине не оставит. Если только на первое время. Его кровь…

Дома Любушка была в своей комнате, лежала, пожаловалась на мигрени.

– Отдыхай, душа моя, – сказал он, тихо притворив за собой дверь.

Вот ведь как на свете все складывается. Непросто.

Петр Гордеевич был человеком энергичным, вся его деятельная натура требовала разрешения сложившейся ситуации. Он знал, что надо увезти Павлину подальше от глаз и сберечь жену. А потому два дня спустя утром за завтраком сказал:

– Что-то ты бледна, душа моя, да и мигрени не проходят. Я подумал, надо тебе за город, на дачи, отдохнуть. Пока дни хорошие и лето не прошло.

Она долго не отвечала, помешивала ложечкой чай в чашке.

– А как же мсье Жиль? – поинтересовалась тихо.

– Я уже нашел учителя французского, будет мне переводить.

– Вот как…

– Езжай, Любушка, отдохнешь, развеешься.

– Хорошо.

Она сразу поняла, что отъезд на дачу связан с Павлиной. Не могла объяснить, ничего не знала, просто чувствовала. Никак не шла из головы случайная встреча в церкви и недобрый взгляд соперницы. Чем больше Любовь Николаевна вспоминала тот день и саму Павлину, тем больше она казалась ей похожей на мышь. Сильную, жилистую, с маленькими острыми зубками. Вцепится – не отстанет уже. Да и все ее красивое лицо походило на мордочку грызуна. Любовь Николаевна еще там, в театре, заметила, насколько тесно соединились в Павлине красота и безобразие – смотря какой стороной обернется она к зрителям. То хорошенькая, то отталкивающая. Так думала Любовь Николаевна о любовнице мужа, уязвленная и оскорбленная.

Все то хрупкое и правильное, что она создала в последний месяц с желанием новой жизни, вдруг рухнуло. И снова – виноватые глаза Петра Гордеевича. И это его настойчивое желание увезти жену на дачи.

А здесь – скука смертельная, хотя другие веселятся. Август стоял на удивление ясный, если дожди, то без хмурых низких туч. Прольет, наполнит землю влагой – и сразу распогодится. Недалеко от дома, снятого мужем, была березовая роща. Там вечерами устраивали общее чаепитие. Собирались жители всех дачных домиков в округе, ставилось более десятка столов, дымились самовары, пелись песни, появлялись деревенские дети, готовые прислуживать за пятачок. И разговоры, разговоры…

– А вы слышали, что Косоворотова в долговую яму спустили?

– Мне доподлинно известно, что во многих столичных гостиницах устроены притоны. Если одинокая миловидная дама снимает там номер, то скоро ее берут в оборот.

– Да что там гостиницы! Вот в Москве был случай. Пришла одна купчиха к швее платье заказывать, а та оказалась сводней и устроила ей свидание. Так купчиха и ходила все платье шить, а кавалеры каждый раз новые попадались, покуда одним из них не оказался, кто бы вы думали? Собственный муж развратницы.

– Местные рассказывают, что раньше в этих краях грибов было не в пример больше, а нынче в лесах пусто.

Все эти разговоры наводили на Любовь Николаевну тоску. Привыкнув за последнее время к своему участию в создании мыльной мануфактуры, она страдала от безделья, скучала по разговорам с мсье Жилем и в один из вечеров, сидя за столом с большим блестящим самоваром, стала вдруг примерять к дачникам разные ароматы. Вот тому толстому и самодовольному главе семейства подойдет табачный запах, а сухой строгой даме, похожей на старую деву, не помешает капелька сладости, например, пиона. Так она станет нежнее. Пышной круглолицей жене нотариуса – мак, красный, как ее румяные щеки, миловидной тридцатилетней женщине с двумя детьми – ландыши, а тому высокому мужчине рядом… липовый цвет, сладкий и вязкий, летний и головокружительный.