Мелани Бенджамин - Госпожа отеля «Ритц» [litres]

– Ах, Клод, это ужасно, не так ли? То, что случилось… Боже мой, я до сих пор не могу поверить в это, хоть и видел собственными глазами. Немцы, марширующие под Триумфальной аркой! – Дюпре, к ужасу Клода, был одним из тех, кто уже сдался. В то время как некоторые французы постепенно приходили в себя после шока оккупации, другие опускали руки. С десятого мая произошло много самоубийств. Дюпре поседел, его руки тряслись, как будто Франсуа было не пятьдесят, а восемьдесят лет. Его глаза покраснели, как будто он плакал день и ночь.

Но он все еще был директором «Георга V», человеком, которым Клод восхищался.

– Мы, управляющие отелей, сейчас находимся в уникальном положении, не так ли, Франсуа? Пока немецкое Верховное командование дает свой жуткий спектакль, мы сидим в первом ряду. Скорее всего, мы будем знать, кто с кем встречается, кого куда командируют, как перемещаются войска.

– Ну и что? – Дюпре только пожал плечами и подергал нитку на манжете. Его манжеты были сильно потерты, что поразило Клода, который привык, что коллега всегда выглядит безупречно.

– У меня пока нет четкого плана, но тебе не кажется… – Клод огляделся и понизил голос. – Тебе не кажется, что мы могли бы этим воспользоваться? Этой информацией?

– Клод, Клод… – Дюпре дрожал всем телом. Он поднял на друга свои слезящиеся глаза. – Ты еще молод. Ты мужчина. Я понимаю твой порыв. Но не могу разделить его.

– Я всего на десять лет моложе тебя, – отрезал Клод. – И мы оба французы. Мы должны сделать что-то, чтобы напомнить об этом хотя бы самим себе. – Он повысил голос, и немцы повернулись в его сторону; он глотнул бренди и заставил себя успокоиться. – Мы не можем просто демонстрировать бошам наше знаменитое французское гостеприимство! Мы не должны сдаваться, как наша армия и флот. Наши так называемые лидеры живут под землей в Виши. Как беспомощные слепые кроты! Этот путь не для нас. Мы ведь мужчины, мы лидеры!

– Я восхищаюсь вами, молодой человек. – Голос Дюпре при этом звучал печально, а не восхищенно. – Но не могу согласиться с вами. Франция погибла – боже мой, я никогда не думал, что скажу такое! Немцы – победители. Давайте учиться жить как побежденные. Это все, что нам остается.

– Мне жаль это слышать. – На самом деле Клод и сам не знал, чего ждал от Дюпре: совета? Гневных слов? Просто подтверждения того, что они все еще мужчины? Одно было ясно: он пришел не за этой пораженческой тирадой. – До свидания, Франсуа.

– До свидания, Клод.

Клод оставил Дюпре наедине с его горем – боже милостивый, даже одежда этого человека пропахла отчаянием и трусостью! Он чуть не зажал нос, направляясь к другим отелям, где столкнулся с тем же отвратительным, мерзким запахом поражения. В конце дня он плелся вдоль Сены, разговаривая сам с собой, обзывая тех, кого считал чуть ли не братьями, с кем бок о бок сражался в предыдущей войне, самыми уничижительными прозвищами. Идиоты. Скользкие типы. Простофили. Дураки. Сопляки.

Трусы.

Он рухнул на скамью и с трудом перевел дыхание; он был на левом берегу, напротив острова Сен-Луи. Собор Парижской Богоматери привычно вырисовывался на фоне вечернего неба. После оккупации его колокола перестали звонить; недавно восстановленные витражи были где-то спрятаны, чтобы немцы не забрали их в Берлин в качестве сувениров. Свет в соборе не горел, как и во всем Париже. Гаргульи превратились в едва различимые пятна. Но, призрачный или нет, собор был там; древний символ надежды, история которого восходит к двенадцатому веку, когда Париж был всего лишь скопищем шатких деревянных хижин, когда по улицам ходили коровы, а люди верили в святых и волшебников.

Что теперь думают о них святые? Глядя на Париж с высоты соборных башен, наблюдая, как его жители сначала бежали от серо-зеленых мундиров, а потом ползком возвращались, склонив головы, сломленные духом?

А где же волшебники? Кроме де Голля, Клод не знал никого, кто мог бы разрушить это заклятье позора и трусости. Но де Голль был на другой стороне Ла-Манша. И в отличие от Клода ему не приходилось ступать по земле, пропитанной поражением.

– Прошу прощения.

Перед ним стоял молодой человек. Он был одет в кожаную мотоциклетную куртку и узкие брюки, на шее – шелковый шарф.

– Да?

– Вы месье Аузелло из «Ритца». – Это не был вопрос; незнакомец, казалось, пришел в восторг от собственной проницательности. Он хмыкнул, затянулся напоследок, бросил сигарету на землю и раздавил каблуком сапога.