Евгений Чижов - Темное прошлое человека будущего

На земле под фотографией лежали уже заметно подвядшие цветы. Вокруг толпился возбужденно спорящий народ, в основном люди пожилые. Две девушки, попавшие сюда явно случайно, задержались у снимка Некрича.

– Молодой, всего тридцать три года, – подсчитала одна.

– Симпатичный, – сказала другая. – Жалко… И зачем он туда полез?

– А затем, – возбужденно ответил ей старик с худой, красной, в седом пуху шеей, тянущейся из отложного воротничка рубашки, которая могла бы украсить коллекцию Гурия, если б она еще существовала, – чтобы ваши дети не росли рабами американских империалистов!

Девушки пожали плечами, переглянулись и пошли восвояси. Я купил у метро лиловых астр и, вернувшись, положил их на место увядших.

Пусть так, пускай он подменил себе даже смерть, пусть оставленный им в памяти след на самом деле ложный, но все-таки это след. Некрич уже превратился, как предвидел в свое время Гурий, в легенду, пока только в узком кругу, однако судьба легенд гораздо менее предсказуема, чем человеческая, а главное, она бесконечна, и, если нынешняя оппозиция когда-нибудь все-таки возьмет власть, скорее всего ему поставят памятник.

Я увидел Некрича, изваянного из мрамора, десятиметровой по крайней мере высоты, с каменными скулами, пронзительным взглядом вдаль из-под каменных век, сжимающего монолитным кулачищем автомат, возвышаясь перед телецентром посреди площади имени Некрича (бывшей улицы Королева) в окружении симметрично расположенных клумб с лиловыми астрами.

«Болезнь Некрича» с исчезновением ее распространителя у меня не прошла, а только обострилась. Дни мои стали еще беспорядочнее, а незаполненность их еще ненасытнее. Я существовал в пустоте, оставшейся после гибели Ирины и Некрича, разряженной почти до вакуума. От постоянной бессонницы я воспринимал окружающее так, точно со зрения содрали кожу. В своих четырех стенах было еще куда ни шло, но стоило выйти из дому, как мир уличных вещей начинал двигаться на меня лавиной, невыносимо избыточный, оглушающий, словно только что созданный и продолжающий каждую секунду возникать заново. Я чувствовал себя так, будто из меня выдернули позвоночник, превратив в студенисто-дрожащий столб.

Я предпринял несколько попыток найти фильм, на котором мы познакомились с Некричем, чтобы увидеть ту актрису, похожую, по его словам, на Ирину. В конце концов мне это удалось, но смотреть его я не смог. Сходство показалось мне настолько полным, что при первой же похабной сцене, едва она начала раздеваться, я понял, что сейчас заплачу, и, пока этого не произошло, как можно скорее выбрался из зала. На выходе я еще раз оглянулся и застал ее одну в кадре, уже обнаженную по грудь.

Камера наезжала, поясной план переходил в крупный, ее лицо вырастало, заполняя трехметровый экран, приближаясь ко мне, надвигаясь на меня. Губы – те самые губы, я помнил их наизусть! – улыбались, а глаза – Иринины глаза – оставались серьезными, как бы спрашивая поверх и помимо неуверенной улыбки: «Вы опять надо мной шутите?» Она всегда была самой серьезной из всех нас.

В этот момент в кадр вторглась волосатая рука одного из ублюдочных персонажей фильма, к которому на самом деле был обращен вопрос ее глаз, потрепала ее по щеке, и гнусавый голос произнес: «Снимай штанишки, крошка, и поторапливайся…»

Прочь, прочь отсюда, скорее на улицу, под черный дождь и мокрый свет слепящих фар… Этой ночью я не смог уснуть даже к утру.

Видя в кафе или в транспорте людей, увлеченно разговаривающих друг с другом, я не понимал теперь, о чем они могут между собой так долго говорить. О чем вообще говорить, если все так бесповоротно и страшно ясно?! Но когда я как-то спросил у первого встречного, как пройти, и он принялся объяснять мне долго, сочувственно и подробно, меня внезапно переполнила настолько горячая к нему благодарность, что я не запомнил ни слова из сказанного и вынужден был через несколько шагов переспрашивать еще раз.

Однажды вечером я споткнулся и едва не упал на мокрый асфальт Пушкинской площади, потому что мне померещилось, что я наступил в лужу крови, оказавшуюся отражением багровой рекламы кока-колы с крыши ближайшего здания. Ожидая автобуса, я наподдал ногой камень, запрыгавший по тротуару с таким непривычно гулким звуком, точно под тонким слоем асфальта была пустота. «Оно может быть повсюду, оно, по сути, и есть везде, – вспомнились мне предсмертные слова Некрича о секретном метро, – нужно только уметь слушать». Я обнаружил, что моя рука сжимает железную штангу автобусной остановки до белизны в пальцах. «Слышишь? – спрашивал он меня в том дремучем, разбухающем от сырости дворе, глядя мне в лицо так, точно хотел прочесть ответ по губам раньше, чем я его произнесу. – Слышишь?!» Теперь я слышал.