Нора Эфрон: Оскомина

— Джонатана в Бангладеш не отправят, — говорит Марк.

— Почему?

— Потому что Бангладеш представляет для нас интерес.

— Ну, тогда в Верхнюю Вольту, — предполагаю я.

Марк удивленно покачал головой — как это его угораздило втянуться в такой убогий бабский разговор? — и вновь углубился в журнал «Дом и сад». Вскоре разговоры про кондоминиумы прекратились.

И вот опять мне звонит Бетти:

— Телма больше не говорит про кондоминиум. К чему бы это?

— Может, роману конец, — предполагаю я.

— Нет, — возражает Бетти, — вовсе не конец.

— Откуда ты знаешь? — спрашиваю я.

— Она сделала восковую эпиляцию ног, — говорит Бетти и многозначительно цедит: — В первый раз. А до лета еще далеко.

— Понятно, — говорю я.

В таких делах (и не только в таких) Бетти Серл — сущая ведунья. Стоит ей побывать на каком-нибудь вашингтонском приеме, и наутро она уже сообщает, кого скоро уволят. Взглянет на схему рассадки гостей — и готово! В ту пору, когда фотография первомайской демонстрации была главным источником нашей информации о России, из Бетти вышел бы классный кремленолог. Если для простых смертных гримасы, подмигивания, пожимание плечами — всего лишь признаки нервозности, то для Бетти это прямо-таки штормовые предупреждения. Вот вам пример: однажды на приеме она увидела, как жена вице-президента, здороваясь с министром здравоохранения, образования и социального обеспечения, целует его и гладит по плечу; Бетти тут же смекнула, что министру грозит отставка.

— Если ты член правительства и тебя кто-то гладит по плечу, это верный знак: жди беды, — сказала она назавтра.

— Но гладила-то всего лишь жена вице-президента, — заметила я.

Бетти покачала головой: бесполезно, мол, учить тебя уму-разуму. Позже она позвонила министру здравоохранения, образования и социального обеспечения и предупредила, что его дни в служебном кресле сочтены, но он был поглощен борьбой с табачным лобби и не прислушался к ее словам. Два дня спустя табачное лобби уже праздновало его отставку в бальном зале вашингтонского «Хилтона»; а бывший министр здравоохранения, образования и социального обеспечения укладывал вещи: утром начинался его вояж по стране с циклом лекций.

— Так с кем же, по-твоему, у Телмы роман? — спрашивает Бетти.

— Да мало ли с кем, — говорю я.

— Верно, а все же — с кем именно?

— Может быть, с конгрессменом Тоффлером? — предполагаю я.

— Ты думаешь? — говорит Бетти.

— Она же постоянно толкует, какой это блестящий ум.

— Да, и на прошлом званом ужине посадила его возле себя, — добавляет Бетти.

— Спрошу-ка я у Марка, — предлагаю я. — Он тоже сидел рядом с Телмой, но по другую руку.

И вечером спрашиваю мужа:

— Как, по-твоему, у Телмы Райс роман с конгрессменом Тоффлером?

— Нет, — говорит Марк.

— Ну, с кем-то у нее точно роман, — возражаю я.

— С чего ты взяла? — спрашивает Марк.

— Она сделала восковую эпиляцию ног, — объясняю я. — А еще только май.

— Ясно, «Дамское ЦРУ» и на этой неделе не дремало, — замечает Марк. — Кто донес?

— Бетти, — признаюсь я.

Марк снова уткнулся в «Аркитекчурал дайджест»[2]. Вскоре Телма уехала на несколько недель во Францию, а мы с Бетти переключились на другую тему: по ночам Бетти стал названивать помощник президента с предложениями типа: «Давай встретимся в Ротонде[3], я тебе сисечки пощекочу» и прочими дикими затеями из серии «секс в Вашингтоне».

— Ну и что мне с ним делать? — спрашивает Бетти.

Мы с ней в тот день пошли пообедать в ресторане.

— Скажи, что в следующий раз позвонишь газетчикам, — предлагаю я.

— Уже говорила, — роняет Бетти. — А он в ответ: «Раз ты еще не тискала мой личный „Вашингтонский пост“, стало быть, ты жизни не знаешь». И ржет, как псих. — Она вяло потыкала вилкой в салат с курицей «Альберт Гор». — Потом, я же не могу доказать, что звонил именно он; впрочем, Телма всегда говорила, что он — тот еще ходок.

— Марк то же самое говорит, — вставляю я.

Конечно, мне бы давно пора смекнуть, что к чему. Когда у меня открылись наконец глаза, оказалось, что связь мужа с Телмой тянется уже несколько месяцев, точнее, семь, то есть столько же, сколько моя беременность. Мне бы раньше мозгами пошевелить, я давно бы заподозрила неладное, тем более что в то лето Марк необычайно много времени проводил у дантиста. Мы с Сэмом сидели себе в Западной Виргинии, сверлили отверстия в банках с гусеницами, чтобы те не задохнулись, а Марк то и дело мотался в Вашингтон — чистить и пломбировать каналы, лечить десны, учиться пользоваться зубной нитью и ставить мост; и при этом — ни разу не пожаловался ни на разъезды, ни на боль, ни на занудство Ирвина Танненбаума, доктора стоматологии, который знай талдычит про свой кларнет. Потом наступила осень, мы все вернулись в Вашингтон, и у Марка появилась новая причуда: днем он непременно выходил из кабинета над гаражом и сообщал, что ему нужно купить носки; к вечеру возвращался с пустыми руками и начинал ныть: