Ирина Верехтина - Воспоминания о юности

Записей было немного: «До поступления на работу учился на филфаке МГУ, трудового стажа не имел. Принят в издательство «Наука» в 1941 году. Уволен в 1994 году в связи со смертью». Философ! – разозлилась Вика. Иметь любовницу на десять лет моложе дочери – это не каждому философу по силам! – пришла к заключению Вика. – И работал на восьмом десятке, старый черт, пока его из издательства в гробу не вынесли.

Но Ирма-то какова! Пять лет врала! Мы с Сережей, мой Сережа… А Сережа старше ее отца! И старше Ирмы на тридцать с лишним лет! Занимал солидную должность, и Ирму устроил редактором еще до поступления в вуз. И в институт направление выхлопотал – любовнице (Вику передернуло – слово-то какое мерзкое, особенно при разнице в тридцать три года), и ее приняли по блату, вне конкурса. И в издательстве она, наверное, была на особом счету, запоздало поняла Вика. Работала, как писательская внучка Аллочка. Но тро-онуть ее не моги-и, – пропела Вика куплет из «Республики ШКИД».

Вечно ей лезет в голову бог знает что. Вот – на Ирму накинулась. А ведь дружили! Ирма, подружка моя, – с горечью думала Вика. – Как ты могла жить с человеком, который годился тебе в отцы… Как же ты могла!

Ирма улыбалась ей с фотографии знакомой улыбкой – и молчала. Вике некстати вспомнился анекдот: что может быть страшней фотографии в паспорте? – только ее ксерокопия! К Ирме анекдот отношения не имел: она была красивой даже на ксерокопии. Большие – в пол-лица – глаза, гордо поднятый подбородок, тонкое полудетское лицо, длинные русалочьи волосы… Улыбается – даже в паспорте. А взгляд жесткий, без улыбки. Как же она не разглядела в ней тогда, в институтские годы, этот трезвый холодный расчет!

В далеком 1970 году пришла в издательство девятнадцатилетняя девушка – после окончания школы. (Читать-писать умела, арифметику знала, об остальном имела смутное представление, как говорила Ирма). И ее, с четверкой по русскому в школьном аттестате, приняли…младшим редактором! А через два года перевели на должность редактора. (Вика стала редактором лишь после окончания вуза, да и то не сразу… Ведь у нее не было покровителя, как у Ирмы, да она и не смогла бы).

Вика представила себе Сережу – Сергея Рудольфовича Косова: пятидесятидвухлетнего лысеющего завреда с выпирающим брюшком и толстыми щеками. И рядом с ним – изящную как статуэтка Ирму. Но как она могла – продать себя?! А Ирма продала, и получила все: престижную работу, на которую можно ходить через день, зарплату, на которую можно жить припеваючи, и всеобщее уважение: все издательство знало, чья она любовница, и тронуть боялись….

Вика вспомнила, как хвасталась Ирма, приходя на лекции. – «Я ничего не покупаю, ни духов, ни косметики, – мне все это дарят, всем очень нравится, как я редактирую!». Как могла Ирма редактировать, учась на первом курсе?! Не владея стилистикой (стилистика шла у них со второго курса, а редактирование – с третьего!), не зная основ композиционного строения текста и – что греха таить? – не вполне владея грамотой (диктанты за нее писала Вика, успевала написать оба варианта зачетного, повышенной сложности диктанта).

Вот же тварь продажная! А с виду ангел, – разозлилась Вика. И словно услышала Ирму: «Все лучше, чем как ты, неудачница… Докатилась – до собеса!». А может, так и надо жить, подумала Вика. Безудержно, взахлеб – как это делала Ирма, падая и вновь поднимаясь, перешагивая через условности и наплевав на мораль, готовая заплатить за успех любую цену! Чтобы потом, спустя годы, «не было мучительно больно». Как сейчас ей, Вике.

Вика даже замуж не вышла, хотя могла бы. Но она всегда считала себя человеком долга: сперва надо было окончить институт, потом… Потом она посвятила свою жизнь уходу за мамой. А могла бы… Нет, по другому Вика не могла! Она принесла себя в жертву, хотя, в сущности, маме это не требовалось. Вика вращалась вокруг мамы, как луна вокруг земли, и Викиному мужу тоже пришлось бы – вращаться. А никто не хотел: ведь они не были спутниками, как Вика, они были – планетами. А Ирма… Ирма была кометой! Сорвавшись со своей – теперь уже чужой, затерянной в глубоком космосе орбиты, она неслась сквозь галактики и миры, наслаждаясь стремительным полетом, и звезды запутались в ее черных, как космос, волосах. Ирма была кометой, а разве комету можно догнать?..

Вика прикрыла глаза и вспомнила себя – двадцатилетнюю, когда самое прекрасное в жизни – впереди, когда для веселья не нужна причина, а грустить – лучше вдвоем. Тогда она еще не знала, что будет лежать по ночам без сна и думать о том, что ничего уже не вернуть, ничего не исправить. Она едва доносила голову до подушки – и сваливалась в каменном сне, а просыпаясь утром, улыбалась новому дню, который обещал так много хорошего и всегда выполнял обещания…