Томми Байер - Аквариум

— Нет, — пробормотал я так тихо, что Джун не могла услышать.

Внезапно она появилась в дверях.

— Как тебе вообще удается ходить после того, как ты несколько месяцев просидела в инвалидной коляске? Мышцы быстро атрофируются.

— Я каждое утро их тренировала. Наклоны, упражнения на растяжку и все такое. В ванной.

Джун приблизилась к письменному столу, поставила на него пепельницу и бокал, села на мой стул и сказала:

— Барри, все, что я писала о своих чувствах, правда. Я просто схожу с ума от мысли, что мы не можем быть вместе.

— Стоит только захотеть.

— Я нужна ему. Это мой долг.

— Ты ничего ему не должна. Абсолютно. Разве что пару раз стукнуть его ниже пояса, если, конечно, он — мужчина. Или шестнадцать часов лупить по щекам.

— Не стоит говорить об этом. Ты ничего не понимаешь.

— Понимаю. Просто я иного мнения.

— Давай прекратим.

Она держала в руках фотографию Шейри.

— Это твоя любовь?

— Да.

Джун долго разглядывала ее лицо.

— Оказывается, я все-таки ревную.

Я ничего не сказал. Она знает, что Шейри мертва. К тому же у нее нет никакого права ревновать, раз она собирается жить со своим увечным танцором.

— Знаю, — вздохнула она. — Ни повода, ни права, ни надежды. И во всем виновата я сама.

Я сидел на диване и наблюдал, как она рассматривает поверхность стола, нехотя отпил глоток вина. Джун положила фотографию на письменный стол лицом вниз.

— Ты ведь не презирал меня? — спросила она. — Когда я это делала? Не презирал, правда? Ты хотел меня.

— Да.

— И было здорово. Мне не нужно… Мне не нужен никто, кто стал бы насмехаться надо мной. Теперь я это осознала — благодаря тебе.

Потом мы лежали в постели, держась за руки. Я чувствовал страшную усталость.

— Спи, — ласково произнесла Джун, — спокойной ночи. Посмотрим, что нам еще готовит эта ночь.

Прижавшись к ее спине, я пошутил:

— Надеюсь, что не буду храпеть. Я ведь не знаю, храплю во сне или нет.

— Храпи. Тебе все можно.

Утром я услышал, как за окном ворковали голуби, а в ванной лилась вода. Ночь прошла без всяких сюрпризов.

Джун вышла из ванной одетая. Я сварил капуччино и нарезал хлеб. Она жадно хлебнула, обожгла язык, откусила от ломтя сухого хлеба и достала из пачки сигарету. Мы оба ощущали неловкость.

Я старался на нее не смотреть, хотя мне очень хотелось. Джун — женщина, которую я в течение нескольких месяцев видел лишь в инвалидном кресле и о которой все время думал, сидела рядом со мной, полная сил и энергии. Она могла бы жить, как ей хочется, быть счастливой, она была свободна и любила меня. Но она зачем-то хотела вернуться в свой кошмар.

Потушив сигарету, Джун неожиданно спросила:

— Отнесешь меня наверх?

Наверное, я уставился на нее в недоумении. Словно смысл ее слов не дошел до моего разума. Это продлилось несколько мгновений, потом она подняла глаза, посмотрела на меня и пояснила:

— Я продолжу, пока он не выйдет из больницы.

Я пребывал в полной растерянности.

— Отсюда или от порога? — уточнил я, будто это что-то меняло и было действительно важно, с какого именно места начать осуществлять ее бредовую затею.

— Можно и от порога.

Задача оказалась не из легких. Пришлось останавливаться внизу, чтобы передохнуть, потом еще раз, перейдя через улицу, затем на втором этаже ее дома и на четвертом, а в последний раз — перед самой дверью. Оперировали меня всего десять месяцев назад. Достаточный ли это срок? Вдруг разойдется какой-нибудь шов?

Джун держалась стойко — не помогала мне. Каждый раз, останавливаясь, я сажал ее на пол, а когда дыхание восстанавливалось, снова поднимал на руки. То, что я прошел это испытание, казалось мне чудом.

А это было испытание, не что иное. Хотела ли она проверить мою преданность, или мою готовность последовать за ней в ее абсурдный мир, или просто мою физическую силу — не знаю, но она меня проверяла. Распахнув дверь, я внес ее в квартиру и посадил в инвалидное кресло. Я задыхался.

— Не знаю, что будет дальше, — призналась она.

— Убей Калима. Это самое разумное. Отрави. Или колоти по голове до тех пор, пока череп не расколется, а мозги не превратятся в кашу.

Мне стало страшно: я говорил серьезно.

Некоторое время я просто стоял рядом с ней, потом наклонился и поцеловал в макушку.

— Ну, я пошел.

Джун не обернулась, ничего не сказала, продолжая неподвижно сидеть в кресле. Позволила мне уйти.

Когда я вернулся к себе и посмотрел на ее окна, она сидела все там же, в прежней позе. Я сбил ногой свечи, одну за другой, радуясь, если блюдца, в которых они стояли, обо что-нибудь ударялись. Большинство из них разбились. Пришлось сделать всего четыре пинка.