Йоханнес Зиммель - Из чего созданы сны

— А если вы проиграете процесс?

— Не проиграю.

— Господин Ванденберг, если вы знаете, что это за история, то вам должно быть известно, с кем вам придется иметь дело, помимо Херфорда!

— Знаю, абсолютно точно.

— И вы не боитесь?

— Это единственное, чего у меня не было никогда в жизни. Страха, — сказал Йоахим Ванденберг. И должен признаться, это произвело на меня сильное впечатление, потому что было сказано спокойно и с улыбкой. И я верил ему. — Причем могу объяснить вам, почему я так уверен. Мне тоже известна парочка вещей, которые не обязательно должны стать достоянием широкой общественности — и о Херфорде, и о других господах, которым хотелось бы помешать публикации. — Он пожал плечами. — Вот вам мое предложение. Take it or leave it. [134] Делай это или оставь это (англ.). Поверьте, другого вы ни от кого не получите. Я абсолютно уверен в том, что мне удастся напечатать эту историю. Но я тоже всего лишь человек. Если я потерплю неудачу, мне придется отказаться от договора. И тогда можете забыть вашу историю на все времена. Тогда она, действительно, не для печати. Я ставлю девяносто девять к одному, что она будет напечатана. Устраивает вас это?

— Да.

Потом мы обсудили условия договора, и Ванденберг, и в самом деле, написал его от руки на листе бумаги, и мы поставили наши подписи. Затем он переписал все еще раз, и мы снова подписались. Каждый получил по листку.

От Йоахима Ванденберга я уезжал уже глубокой ночью. Человек у въезда успел открыть ворота, когда я подъезжал на машине Берти. Должно быть, Ванденберг ему позвонил. Я дал привратнику двадцать марок чаевых — как в добрые старые времена. У меня в кармане лежал банковский чек на двадцать тысяч марок. И Йоахим Ванденберг произвел на меня однозначно положительное впечатление, теперь я знал это точно. И все же следующим утром я стоял перед банком, на который был выписан чек, и ждал открытия. Я первым атаковал одно из окошек, положил чек, на обратной стороне написал фальшивое имя, как мы и договорились с Ванденбергом, и подал его. Когда, некоторое время спустя, мне отсчитали деньги, я должен был опуститься на кожаное кресло в кассовом зале, потому что ноги меня не держали. У меня были деньги. У меня был издатель. И мне снова улыбнулось счастье. «Да, — думал я, — с этого момента мне снова улыбнулось счастье». Клиенты и служащие беспокойно поглядывали в мою сторону. Потому что я сидел, снова и снова перебирая по листочку банкноты в пачке, и хохотал как сумасшедший. Я видел, что все таращатся на меня. Но мне просто надо было высмеяться.

— Случилось нечто удивительное, — сказала фройляйн Луиза.

Она шла рядом со мной по больничному парку, и ее лицо светилось блаженством и счастьем. На ней были ее старые ботики, потрепанное черное пальто, шарф, маленькая черная шляпка на белых волосах и черные шерстяные варежки. Тонкий слой недавно выпавшего снега сверкал. Деревья в парке стояли черные. Не было ни души. Воздух был свежим и пряным. Фройляйн Луиза попросила меня прогуляться с ней в парк. Ей это разрешалось в любое время, она пользовалась в клинике неограниченным доверием и, к тому же, как я слышал, ей было поручено ответственное задание.

— Нечто удивительное? Что же? — спросил я.

Непостижимым образом меня все время тянуло к фройляйн Луизе, и, несмотря на безрезультатность последнего визита, всего лишь через неделю я приехал снова.

— Сейчас, сейчас, — ответила она. — Все по порядку, господин Роланд. Оглянитесь же, разве здесь не красиво?

— Очень красиво.

На этот раз я прилетел самолетом. Было одиннадцать часов утра.

— Вот и господин профессор так считает, — сказала фройляйн, бодро вышагивая рядом.

— Какой профессор?

— Леглунд его имя. Ах, господин Роланд, вот это человек! Такой обходительный, такой любезный! — И доверительно добавила: — Знаете, ему ниспослана великая милость, уже в земной жизни он живет в другом мире!

— Ага.

— Да. Уже старый господин. Скоро ему семьдесят шесть. Слабенький и плохо видит, и ноги уже не так хорошо носят. Так вот, здесь была его дочка, несколько дней назад — она замужем и живет в Баден-Бадене, — и господин профессор нас познакомил и сказал, что мы очень хорошо понимаем друг друга. Я так гордилась, ведь господин профессор когда-то был знаменитым врачом, сам он психиатр, понимаете, господин Роланд, и мне с ним всегда так хорошо общаться, всегда. Он не такой, как все другие здесь. Он по-настоящему хороший человек, я это сразу поняла, как только увидела его. Может, это звучит глупо и напыщенно, но я правда верю в это: господин профессор Леглунд — милованный.