Вместо этого он почти обанкротившийся заместитель директора второсортного архитекторского бюро, творец одного-единственного здания – больше, если честно, похожего на сарай.
Природа внедряет в нас настоятельные мечты об успехе. Для человеческого вида есть, должно быть, эволюционное преимущество в прирожденном настрое на стремление к мечте: неугомонность дала нам города, библиотеки, космические корабли. Но этот импульс не оставляет больших возможностей для индивидуальной уравновешенности. Значительная часть рода человеческого ежедневно заболевает беспокойством и разочарованием – вот истинная цена, которую человечество заплатило за создание нескольких гениальных произведений на протяжении всей своей истории.
Рабих когда-то полагал, что иметь стоит только безупречный вариант чего угодно. Он был перфекционистом. Если на машине появлялись царапины, у него пропадала всякая радость водить ее, если в комнате было не прибрано, он места себе не находил, если его любимая чего-то в нем не понимала, все отношения становились шарадой. Ныне «вполне хорошее» становится вполне хорошим. Он замечает, как появляется интерес к определенного сорта новостям о мужчинах среднего возраста. Сообщалось об одном парне из Глазго, который бросился под поезд, набрав множество долгов и будучи пойман на измене своей женой. Другой въехал на автомобиле в море возле Абердина после какого-то скандала в соцсетях. В конце концов не так уж и много нужно, это Рабих понимает: всего несколько ошибок – и вдруг оказываешься в царстве катастроф. Несколько оборотов диска, при достаточном давлении извне – и он тоже был бы на все способен. То, что позволяет ему считать самого себя здравомыслящим, всего лишь своего рода хрупкая синтетическая улыбка фортуны, однако он знает: если жизнь по-настоящему захочет испытать его, то он будет очень востребован на рынке, чтобы все закончилось катастрофой.
В такие времена, когда он еще не просыпается окончательно и уже не совсем спит, а бродит по промежуточным зонам сознания (в два-три часа ночи), он чувствует, какое множество образов и случайных воспоминаний содержит его мозг, и все в ожидании его внимания, когда улягутся остальные неурядицы: обрывки поездки в Бангкок восемь лет назад, сюрреалистический вид деревень в Индии после ночи, прилипшей к иллюминатору самолета; холодный выложенный плиткой пол ванной в доме, где они семьей жили в Афинах; первый в его жизни снегопад на отдыхе в восточной Швейцарии; серое небо, нависшее над полем, где он гулял, в Норфолке; коридор, ведущий к плавательному бассейну, в университете; ночь, проведенная в больнице с Эстер, когда ей делали операцию на пальце… Логика чего, может, и истаяла, но ни одна картинка по-настоящему никогда не пропадала.
В бессонные свои ночи он нередко думает о матери, скучает по ней. Жалеет со жгучей стыдливостью, что не может быть опять восьмилетним и укладываться клубочком под одеялом в легкой лихорадке, что не принесет она ему больше поесть и не почитает. Он жаждет, чтобы она подбодрила его в отношении будущего, отпустила ему грехи, аккуратно зачесала волосы на левый пробор. По крайней мере, он достаточно зрел, чтобы понимать: есть что-то существенное, что должно сопротивляться незамедлительной цензуре в подобном попятном состоянии. Он способен понять, что, невзирая на внешние признаки, очень далеко зашел.
Он осознает, что тревога всегда будет по-собачьи травить его. Может показаться, что каждая ее новая волна вызывается тем или иным конкретным: вечеринкой, на которой он не узнает множество людей, сложной поездкой, которую приходится совершить, в незнакомую страну, дилеммой на работе, – однако с более широкой перспективы проблема всегда больше, губительнее и основательнее.
Однажды он фантазировал, будто тревоги его улеглись бы, живи он где-то в другом месте, добивайся нескольких профессиональных целей, имей он семью. Однако ничто никогда ничего не меняло. Тревога – он это понимает – пробирает его до основания, на нем самый основной его грим: перепуганного, неприспособленного создания.
На кухне висит любимая им фотография: Кирстен, Уильям, Эстер и он сам в парке в осенний день бросаются друг в друга листьями из наметенной ветром кучи. Радость и несдержанность очевидны на всех их лицах, восторг от возможности творить беспорядок безо всяких последствий. Только он еще и вспоминает, как в тот день все тряслось у него внутри от тревоги: была какая-то работа с инженерной компанией, его тянуло домой позвонить англичанину-клиенту, лимит на кредитной карточке был здорово превышен. Только когда дела сделаны, тогда и появляется у Рабиха хоть какая-то возможность радоваться им.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу