Екатерина Рождественская - Зеркало

– Ах ты щенок! Заступник, тоже мне, буржуи, эксплуататоры, недобитки белогвардейские! Смотри у меня поперек говорить, я вас мигом пришпилю, эвон, как бабочек ваших! – И он ткнул крючковатым пальцем в стену, ядовито взглянул на мать с сыном и победно, по-хозяйски вышел из комнаты.

Вскоре вернулась Лизонька с отцом. Она ходила в недавно организованную школу-коммуну на Остоженке, где дети учились и работали одновременно. Андрею Николаевичу стоило больших трудов устроить Лизу туда. Дети там учились непростые, в основном отпрыски нового элитного класса советских чиновников, дети интеллигенции и, для разбавки, дети работниц соседней ткацкой фабрики. Школа носила имя Лепешинского, соратника Ленина, и именовалась Московской опытно-показательной школой, МОПШ, поэтому учеников в городе именовали мопсами. Школьный день у мопсов начинался в 9 с практических занятий, опытов, потом шли обсуждения с учителями, обед и работа на фабрике. Жили дети в школе, лишь на выходные родители могли забирать их домой. Лизонька у родителей бывала редко, скучала, но училась исправно, и в школе ее хвалили.

– Ну что тут у вас? – Андрей Николаевич, казалось, ничуть не удивился, увидев заставленную мебелью комнату и зеркало, которое непривычно отражало входную дверь. – Когда заселяют?

– Сегодня уже, Андрюшенька, – сказала Софья.

В дверь как раз позвонили, настойчиво и требовательно.

Андрей Николаевич открыл, хотя Аркаша пытался сделать это быстрее, оттесняя отца. На пороге стоял приличного вида мужчина в летах с миловидной женой и молоденькой дочкой, не достигшей, по видимости, еще и двадцати лет. За ними высились корзины и чемоданы, перевязанные ремнями.

– Господин Незлобин? – спросил мужчина.

– Именно он, – ответил Андрей Николаевич.

– Очень приятно. Профессор консерватории Бельский, Василий Борисович, по классу скрипки. Моя супруга, Анна Дмитриевна, и дочь, Аделаида, Идочка. Направлены к вам на подселение, вот документы. – Профессор протянул какие-то бумаги, но на пороге в клубах пара появилось что-то большое и розовое, закрывшее весь дверной проем. Это была крупная дамочка в самом соку, и сок этот так и сочился из ее простецкого взгляда:

– Ну что, господа хорошие? Кто тут крайний, в квартирку-то? Я не опоздала?

– А вы кто будете, позволю спросить? – произнес Андрей Николаевич, закрыв наконец дверь на улицу, чтобы не студить прихожую, впустив еще двоих помощников с поклажей.

Дама скинула тяжелое пальто на ватине, размотала шаль и предстала во всей своей исполинской красе. Необъятная, полновесная, могучая, но не лишенная природной женской привлекательности, со своим хозяйским взглядом на вещи и события, она сунула пальто Андрею Николаевичу и скомандовала:

– Ну, показывайте давайте, где меня размещать будете? Бумаги-то держите, там все написано! И чтоб все чин по чину, а то еще подсунете чужую жилплощадь. Да шучу я, шучу. – Она поймала недоуменный взгляд Андрея Николаевича. – Представиться забыла. Клавдия я. Буфетчицей работаю в одном закрытом заведении.

– Кто ж его закрыл? – удивленно спросила Софья Сергеевна.

– Ну, это называется так, чтоб чужие свой нос не совали. На Лубянке я, в ведомстве, в буфете на первом этаже заправляю. Хочешь не хочешь, все равно сказать пришлось бы, коли мы теперь соседи. Так что обращайтесь, если что надо, подсоблю. С соседями в мире нужно жить, меня так мама учила, царство ей небесное, – вдруг неожиданно сказала она.

– Пойдемте, – сказала Софья Клавдии и повела ее в Лизонькину комнату, теперь уже бывшую. Клавдия дала знак двум солдатикам, нагруженным ее тюками, следовать за ней. А оба профессора, один по классу скрипки, другой по классу бабочек, все еще мялись в прихожей, не ожидая такого напора от простецкой новой соседки.

– Простите, господин Бельский, – произнес Андрей Николаевич, – это новая для нас ситуация, нужно время, чтобы привыкнуть.

– Ну что вы, очень вас хорошо понимаю, – ответил профессор Бельский. – Вам еще повезло…

– Как так?

– Нас вообще выселили из собственного дома и отдали его народной милиции, очень им здание подошло. Ничего вывезти не позволили, хотели вообще из Москвы выселить. Но потом, слава богу, дали разрешение на подселение. Так что будем теперь жить с вами в одном доме, если не возражаете. Ну даже если и возражаете, что я очень хорошо понимаю, деваться все равно некуда, не нас, так кого-то всё равно вам подселят. А идти нам теперь некуда.

Его супруга, скромная и тихая, не произнесшая еще ни одного слова, стала беззвучно плакать.