Джон Кутзее: Сцены из провинциальной жизни

На третий день пребывания в лагере они идут плавать в Брид-ривер. Хотя в то время, когда он жил в Кейптауне, они с братом и кузеном часто садились на поезд, который шел в Фиш-Хоэк, и проводили весь день карабкаясь по скалам, строя замки из песка и плескаясь в волнах, на самом деле он не умеет плавать. Теперь же он бойскаут и должен переплыть на другой берег и вернуться обратно.

Он терпеть не может реки из-за того, что они темные, из-за грязи, которая забивается между пальцами ног, из-за ржавых консервных банок и битых бутылок, на которые можно наступить. Гораздо лучше чистый белый песок. Но он бросается в реку и каким-то образом переплывает ее. На том берегу хватается за корень дерева, находит опору для ног и стоит по пояс в коричневой воде, стуча зубами.

Другие мальчики поворачиваются и плывут обратно. Он остается один. Приходится снова лезть в воду.

На середине реки у него кончаются силы. Он перестает плыть и пытается встать на ноги, но тут слишком глубоко. Он уходит под воду с головой. Пытается вынырнуть и снова поплыть, но у него нет сил. И он во второй раз уходит под воду.

Ему видится мама, сидящая на стуле с высокой прямой спинкой и читающая письмо, в котором сообщается о его смерти. Брат стоит рядом с ней, читая через ее плечо.

Следующее, что он видит, — он лежит на берегу, а начальник отряда, которого зовут Майкл и с которым он никогда не заговаривал из застенчивости, сидит на нем верхом. Он закрывает глаза, переполненный блаженством. Его спасли.

В следующие недели он думает о Майкле, о том, как Майкл рисковал своей жизнью, бросившись в воду, чтобы его спасти. Каждый раз его поражает, как это чудесно, что Майкл заметил — заметил его, заметил, что он тонет. По сравнению с Майклом (который учится в седьмом классе, имеет почти все значки и собирается стать королевским скаутом) он ничтожество. Было бы вполне естественно, если бы Майкл не увидел, как он уходит под воду, даже не хватился бы его, пока они не вернулись в лагерь. И тогда все, что требовалось бы от Майкла, это написать письмо его матери — холодное официальное письмо, начинающееся словами: «С прискорбием сообщаем Вам…»

Начиная с этого дня он знает, что в нем есть что-то особенное. Он должен был умереть, но не умер. Несмотря на его незначительность, ему дана вторая жизнь. Он чуть не умер, но остался в живых.

Он ни словом не обмолвился матери о том, что случилось в лагере.

Великий секрет его школьной жизни, секрет, который он не рассказывает никому дома, заключается в том, что он стал католиком, что он теперь католик в практическом смысле.

Эту тему трудно поднять дома, поскольку их семья не «является» ничем определенным. Конечно, они южноафриканцы, но даже это вызывает некоторую неловкость, и об этом не говорят: ведь не каждый, кто живет в Южной Африке, является южноафриканцем, настоящим южноафриканцем.

Что касается религии, тут они определенно никто. Даже в семье отца, которая гораздо обычнее и нормальнее, чем семья матери, никто не ходит в церковь. Сам он был в церкви всего два раза в жизни: первый — когда его крестили, второй — когда праздновали победу во Второй мировой войне.

Решение сделаться католиком было принято под влиянием порыва. В первое утро в его новой школе, когда остальной класс повели на собрание в школьный зал, его и трех других новичков оставили.

— Какого ты вероисповедания? — спрашивает учительница каждого из них.

Он оглядывается по сторонам. Какой ответ будет правильным? Из каких религий можно выбирать? Это как у русских и американцев? Наступает его черед.

— Какого ты вероисповедания? — спрашивает его учительница. — Он потеет, не зная, что сказать. — Ты христианин, католик или еврей? [2] Вероятно, автор иронизирует, вкладывая в уста учительницы нелепое противопоставление католика христианину ( Прим. ред. ). — нетерпеливо допытывается она.

— Католик, — отвечает он.

Когда допрос окончен, ему и другому мальчику, сказавшему, что он еврей, велят оставаться на месте. Двое других, которые сказали, что они христиане, отправляются в зал.

Они ждут, что с ними будет. Но ничего не происходит. Коридоры пустынны, здание безмолвно, учителей не видно.

Они идут на игровую площадку, где присоединяются к остальным мальчикам, которых не увели в зал. Сейчас сезон игры в шарики. В непривычной тишине, которую нарушает лишь воркование голубей в воздухе и звуки пения, слабо доносящиеся издалека, они играют в шарики. Проходит какое-то время, затем звенит звонок, возвещая об окончании собрания. Мальчики возвращаются из зала, шеренгами попарно, класс за классом. Некоторые, кажется, в плохом настроении. «Jood!» («Еврей!») — шипит ему мальчик-африканер, проходя мимо. Когда они присоединяются к своему классу, никто не улыбается.