Кэтрин Данн - Любовь гика

Арти не стоило беспокоиться о «конкуренции головастиков», но он беспокоился. Его шатер был крупнейшим на континенте, зрительный зал – всегда полон, толпы ревели, подобно буре, скандируя его имя. Но он все равно напрягался из-за каждого грошового баптиста, мрачнел при одном только упоминании о пластической хирургии, зеленел лицом при виде объявлений, рекламирующих клиники для похудения или лечения алкоголизма.

Иногда он злорадствовал:

– У меня лучшие инструменты. Я, знаешь ли, еженедельно беседую по телефону с сиделкой доктора Филлис. И мой маленький братик провел операцию докторше в сто раз аккуратнее, чем она оперировала сама. Самое умное из всего, что я сделал за эти годы, – заслал к ней Цыпу.

Меня это не волновало. Я была захвачена чудом, происходившим у меня в животе. Все остальное было уже несущественно. Но ближе к концу мне стало страшно. Я не боялась умереть при родах. Цыпа не дал бы мне умереть. Я не боялась, что умрет ребенок. Цыпа позаботился бы о том, чтобы малыш жил. И все же у меня в груди поселился липкий, серый страх – безымянный. Цыпа каждый день предлагал погрузить меня в сон.

– Когда спишь, хорошо. Доктор Филлис все время спит, и ей хорошо. Я бы и сам заснул прямо сейчас. Я бы спал целыми днями, если бы кто-то мог делать мою работу.

Когда начались схватки, мама заварила мне чай, а Цыпа усадил меня в инвалидную коляску кого-то из артурианцев и отвез в свою операционную. День близился к вечеру. Огни колеса обозрения ярко сверкали на фоне сумеречного неба, я чувствовала густой запах попкорна и слышала крики зазывал:

– Давайте-ка, покажите барышне, на что вы способны!

Мне не было больно. Я сидела, откинувшись на подушки, и засыпала на пару минут между потугами. Больно не было, но все равно мне пришлось потрудиться. Помню, как я смотрела на маму и Цыпу и пыталась им рассказать, почему «потуги» называются именно так.

Помню, как я впервые увидела головку Миранды, показавшуюся у меня между ног. Такая смешная, словно красная голова черепахи на вытянутой тоненькой шейке, моргает, вертится и качается – я чуть было не рассмеялась. Помню, как улыбнулся Цыпа, когда потянулся к ней. Она выскользнула на белую простынку, которую Цыпа держал для нее, и он поднял ее – мокрое, корчащееся тельце – и положил на мой опавший живот.

– Вот так мне нравится! – воскликнул он.

Это были вторые роды, которые принимал Цыпа, и позднее он признался мне, что Миранда далась ему легче по сравнению с Мампо и подавлять боли близняшек было намного труднее.

Мы с мамой тщательно осмотрели малышку и нашли только этот курьезный хвостик. Мое сердце кольнуло болью. Арти побрезгует ею, почти нормальной. Но мама сказала, что не надо терять надежду.

– Просто люби ее, а там будет видно, – сказала она.

Потом я часто задумывалась, что это были последние разумные слова, услышанные мной от Лил. Последние здравомыслящие импульсы ее мутнеющего мозга.

А вскоре возник страх, уже настоящий. Теперь, когда моя девочка вышла в мир, такая маленькая и хрупкая, этот мир вдруг показался мне враждебным и полным опасностей. Все вокруг, включая мое собственное невежество, могло ее ранить, сделать ей больно, убить, отобрать у меня. Мне хотелось втиснуть Миранду обратно в меня, где ей будет безопасно. Я слишком слабая, чтобы защитить ее. Мне нужна семья. Надо, чтобы Арти заботился о ней. Чтобы Ифи мне помогала. Чтобы папа был трезвым и храбрым, а мама – мудрой и рассудительной, а не одурманенной своими таблетками. Но у меня был только Цыпа, и когда он отсутствовал, я цепенела от страха. Я пугала его тем, что липла к нему постоянно, но я не могла доверять свою девочку никому, кроме него.

У нее было лицо Арти, и я назвала ее Мирандой, потому что папа Миранды ее любил.

Арти ее не любил. Ни разу не попросил, чтобы ее ему показали. Когда я наконец пришла к нему сама – принесла завтрак через несколько дней после рождения Миранды, – я оставила ее с Цыпой. Решила сначала попробовать воду, и вода оказалась ледяной.

– Как мило с твоей стороны, – усмехнулся Арти, – что ты нашла время и для меня. Я думал, ты больше не будешь работать. Уйдешь на покой, как Ифи.

Мне стало холодно изнутри. Дышать было больно, словно легкие подернулись льдом. Я даже не смогла огрызнуться в ответ. Я убежала домой и забилась в свой шкафчик под раковиной, прижимая к себе Миранду, но осторожно – чтобы случайно не прищемить ее нежный хвостик.

Миранда спала вместе со мной, в моем шкафчике. Я ложилась, свернувшись калачиком вокруг нее, и нам было тепло и уютно. Мама переживала, но я рассудила, что, поскольку там тесно и нет места ворочаться, можно не волноваться, что я придавлю дочку во сне. Мне не хотелось, чтобы Миранда спала отдельно. Я боялась отпускать ее от себя.