Кэтрин Данн - Любовь гика

Сандерсон склонял голову в карикатурной задумчивости, глубокомысленно хмурился, постукивал пальцем себе по губам и как бы размышлял вслух:

– Есть ли величие в кишечных газах слона? Есть ли величие в боли, которая крутит ему живот? Или в том облегчении, что настает, когда он основательно пропердится? Или величие настает только тогда, когда газ поджигается в момент выхлопа, и энергия взрыва используется для вращения турбин? Пердеж слона, он велик сам по себе? Или только в своих последствиях?

– Ага! Вот и пошли шуточки о пердежах! Но позволь мне заметить, мой остроумный друг Норвал, что я-то сижу какой есть – каким родился, таким и сижу, – а ты обрубаешь себя по кусочкам. Как ты объяснишь подобный курьез?

Они продолжали беседовать в таком духе, и им было очень неплохо друг с другом. Я любила, когда Арти смеялся от души, а Сандерсон умел его рассмешить. Из своего уголка я наблюдала за Арти. Зная, что сегодня – мой вечер, я смотрела, как Арти хохочет, запрокинув гладкую лысую голову, как сотрясается его живот, как смех вырывается из его широкого рта и собирает морщинки вокруг зажмуренных серых глаз. Он смеялся всем телом, смеялся весь , дергаясь и приплясывая под веселую музыку, что звучала у него в голове.

Я боялась лишний раз пошевелиться. Цыпа заверил меня, что яйцеклетка во мне созрела и готова к оплодотворению.

Сам Цыпа лежал на животе, болтая в воздухе босыми ногами. Светлые волосы падали ему на глаза, пока он медленно переворачивал страницы с рассказами о тайнах Тибета и дворце Потала. Он слегка повернул голову, искоса глядя на меня. Я улыбнулась ему нервной, судорожной улыбкой и подумала: давай, Цыпа. Давай прямо сейчас, пока он смеется. Цыпа едва заметно кивнул и снова уткнулся в журнал. Как раз в тот момент, когда Арти сказал:

– Ты подумай, какая у нас защищенная жизнь. В школу мы не ходили, кино не смотрим.

– А кстати, чего бы и не посмотреть кино? – спросил Сандерсон. – У рыжих есть переносной телевизор. А то живете, как в каменном веке. Чистое варварство!

– Издержки воспитания! – отозвался Арти. – Привычки, заложенные в младенчестве!

– Бедный мальчик, а ну-ка попробуй… – Сандерсон вытащил из кармана плоскую стальную фляжку и вылил солидную порцию золотистой жидкости в пустой стакан из-под лимонада на столе Арти. Потом сделал долгий глоток прямо из горлышка, завинтил крышку на фляжке и вздохнул: – Амброзия, на хрен! Пища богов!

Арти с опаской отпил из стакана через соломинку и скривился:

– С таким представлением об удовольствии неудивительно, что у вас есть потребность в религии.

Цыпа закрыл журнал, поднялся на ноги, потянулся, зевнул и повернулся ко мне. Я тревожно уставилась на него. Он подмигнул.

– Спокойной ночи, – произнес он, обращаясь ко всем сразу.

– Утром займешься мисс Зегг? Я ей обещал, – сказал Арти.

Цыпа кивнул, шагнул к Арти, обнял его за шею и поцеловал в гладкую щеку. Потом он ушел. Когда за ним закрылась дверь, моя кепка сама собой съехала на нос и тут же вернулась на место.

Вот и все. Я ничего не почувствовала. Но сразу поверила. Мне не хотелось идти домой. Хорошо бы остаться у Арти, смотреть на него, слушать, что он говорит. Я знала, что они будут беседовать еще долго, пока фляжка Сандерсона не опустеет, а черное небо не нальется зеленоватым предрассветным свечением. Но мне нужно было забраться в свой шкафчик под раковиной и проникнуться свершившимся чудом. И я пошла домой.

Вот так все и случилось, Миранда. Так ты была зачата. И пусть у тебя не возникает сомнений, что тебя зачинали в любви. Твой отец в те мгновения был счастлив, насколько вообще был способен к счастью. Твой дядя Цыпа с удовольствием выполнил эту работу, радуясь, что у него получается. А я – юная семнадцатилетняя карлица с раскрасневшимися щеками, зардевшимся горбом и сияющими розовыми глазами, – я была вне себя от восторга и гордости. Пойми, Миранда, ты задумывалась как подарок твоему отцу, как живая любовь к Артуро. И это не самая плохая причина для твоего появления на свет.

Через одиннадцать дней у близняшек родился Мампо. Роды были долгими, двадцать шесть часов, и непростыми. Принимал роды Цыпа, мама с папой ему помогали. Меня в фургон не пустили. Я просидела с Арти всю ночь и почти весь следующий день. Его мутило от страха. Мне самой было дурно. В интеркоме непрестанно жужжали артурианцы. Я отвечала на вызовы и вежливо отправляла звонивших куда подальше. Мисс Зегг, гордо носившая свою повязку – достоинством в один мизинчик на ноге, – дважды ломилась к Арти с пачкой бумаг, но я прогнала ее прочь. Арти ничего не ел. Заставил меня играть с ним в шашки, и мы играли часами, партию за партией. Он побил меня раз пятьдесят, и мы играли бы дальше – до посинения, – но я случайно выиграла одну партию, а он разъярился и сбросил доску со стола. Затем оставил меня в гостиной, а сам заперся в спальне.