Тим Уинтон - Музыка грязи

Джорджи всхлипывала, пока не охрипла, пока не осталось ничего, кроме опустошенного спокойствия. Там, в лощине между дюнами, она посмотрела вверх и увидела в воздухе пятнышки и пузырьки. Небо было морем – голубое, как кома. Вокруг нее пчелы зарывались в розовые бутоны и издавали усыпляющий музыкальный гул. На голую кожу ее живота падали тени пролетавших стрекоз. Песок скрипел под нею. Теперь, прислушавшись, она понимала, что дюна ворчит, как закипающий чайник. Джорджи полежала какое-то время, как в обмороке от теплового удара, пока мир был полным.

В тот вечер позвонила Джуд. Она была очень возбуждена. Выяснилось, что все сбережения матери, ее акции, дом и яхта, о существовании которой никто не имел ни малейшего представления, достались Уорвику Ютленду, КС. Это было невероятно. Он уже был богат. Он был ее неверный бывший муж, это можно было выкрикивать вслух. Это было восхитительно. Джорджи поняла, что смеется – впервые за долгое время. «Наши сестры, – сказала Джуц, – не воспринимают это столь жизнерадостно».

Бивер иногда видел ее. Иногда ему хотелось, чтобы он мог ей что-то сказать. Она была похожа на тех людей, которые не понимают, что забрели в кинозал тогда, когда показывают уже третью часть фильма. Так много всего она не знает об этом месте, о Бакридже, даже о нем, о Бивере. Господи, да она и представить себе не может, чего она не знает. Ей достался конфидент, даже союзник, и, знает Господь, он мог бы сделать для нее больше, чем сделал; но тут замешано столько чертовых старых историй, что это безнадежно. Она ему нравилась. Он ее даже любил, если честно. Но она скоро уедет, исчезнет. Как долбаная побочная сюжетная линия. Он присматривал ей приличную машину. Лучше бы она уехала. Не надо бы, чтобы Большой Джим дышал ему в затылок хоть на секунду больше, чем это действительно необходимо.

Все равно стыдно. У нее было такое лицо, которое увидишь разве что в журналах с девками. Ё-мое, вот какое. В свое время, должно быть, была настоящий фейерверк. Как Дженнифер Джейсон Ли.

Джорджи снова приснилась миссис Юбэйл. Она проснулась в ужасе, прошла по всему дому и зажгла везде свет. Миссис Юбэйл была из не особенно богатой купеческой семьи в Джедде. Наверное, красавицей она никогда не была, но можно было догадаться, что раньше у нее были простые черты лица, шедшие к ее хрупкому сложению. Перед тем как саркома колонизировала ее лицо, она, наверное, страдала от ношения паранджи, как все женщины в Саудовской Аравии; но к тому времени, когда Джорджи пришлось с ней столкнуться, бедняжка нуждалась в уединении и до ужасной опухоли с трудом можно было добраться через пелену черного льна. Она прижимала паранджу к груди в стыде и страхе. Рак был настолько запущен и настолько ужасающе агрессивен, что сразу, только увидев ее, все поняли, что меры могут быть приняты только паллиативные. Семья женщины относилась ко всему со странным безразличием. Каждую неделю посланец клана Юбэйл приходил в приемную, нервно сминая свою тобу, и спрашивал о ее состоянии, печальные детали которого обычно разъяснялись напарником-мужчиной.

Несчастная пациентка корчилась от боли и потела под своими покровами, а эта маска из живой ткани поглощала ее день за днем. Ее можно было унюхать даже из коридора, зловонную и сладкую, как компост. Поверхность щеки была похожа на гнилую цветную капусту, и только один глаз, сжавшийся в щелочку из-за давления опухоли, мог следовать за тобой по комнате, пока ты готовила ее чертовы лекарства. Она довольно хорошо говорила по-английски. Однажды, до того, как ее переборол наркоз и сильные успокоительные, она сказала, что хотела бы побывать в Австралии. Она спросила, правда ли, что арабы импортируют оттуда верблюдов. Джорджи рассказала ей о диких стадах на севере – о наследии афганских торговцев. В начале своего пребывания в госпитале миссис Юбэйл боялась. Но прошло немного времени, она впала в состояние озадаченного непонимания.

Чтобы иметь дело с ее лицом на близком расстоянии, Джорджи поняла, что должна превратиться в чудовище. В ее болтовне с пациенткой была какая-то ветреность, которая представлялась Джорджи колючей, как щиток черепахи. Жесткие и нежные – такими казались себе девчонки из онкологии. Но она знала, когда потеряла нежность. Она и до того видела, как страдают и умирают люди, и нескольких, что страдали и жили ради того, что есть; но до того Джорджи никогда не приходилось бороться с простым внутренним отвращением. Оно доходило до того, что она с трудом могла выполнять простые клинические процедуры, не дав воли истерической судороге, которая ставила под сомнение ее компетентность. Однажды, проруководив орошением опухоли миссис Юбэйл, Джорджи стояла в коридоре, ее скрутило от смеха. На смех оборачивались. Его, должно быть, слышала и пациентка. И когда ее младший коллега посмотрел на нее, Джорджи согнулась пополам со вскриками и смешками, которые перешли в захлебывающиеся, ужасные всхлипы.