Тим Уинтон: Музыка грязи

На пляже неясной тенью маячил пес. Когда Джорджи подошла ближе, она поняла, что собака привязана к грузовику. Пес рычал и, кажется, все хотел залаять, но не решался.

Когда она дошла до большого оцинкованного трейлера, с него еще капала вода. Пес красноречиво заскулил. Стальная цепь терлась о решетку радиатора «Форда F-100», 4 х 4. Мечта деревенщины. Пес рвался с цепи. Он распластался по земле и, похоже, был скорее энергичным, чем злым.

Джорджи наклонилась к нему и почувствовала на ладони горячий язык. Хвост стучал по крылу автомобиля. Она увидела, что с подножки свисают водоросли, черные обрывки на похожем на тальк песке.

– Ммм, – пробормотала она. – Мы хороший пес?

Пес уселся и вытянулся в ожидании на звук ее голоса. Это была шавка, похожая на келпи, пастушью собаку, – фермерский пес, садовая разновидность перемахивающей через изгороди дворняжки-живчика. Морда, грудь и яйца, больше ничего. Он уже нравился Джорджи.

– Хороший пес, – пробормотала она. – Да, хороший парень.

Собака вытянула шею к воде.

– Поплавать хочешь, а?

«Черт возьми! – подумала она. – А почему бы и нет?»

Она разделась и сложила одежду у грузовика. Блуза уже давно исчерпала срок годности; она подняла ее, понюхала и швырнула обратно.

Спущенный с привязи пес молнией сверкнул по песку, как сбрендившая арка с перепутанными ногами. Джорджи побежала к воде и, закрыв глаза, нырнула. Этот сумасшедший прыжок вызвал у нее в памяти палату для параличных. Она слышала, как пес бьет лапами воду позади, и выгребала ленивым школьным стилем, пока не оказалась посреди заякоренных судов, в самом центре душной коррозии, птичьего помета и вони сардин. За ее спиной храбро сопел пес – фыркал, поднимая волну, которая чувствовалась спиной.

Звезды уже гасли. В паре домов зажегся свет. Один, должно быть, Джим. Сильно озадачен, наверное.

Доплыв до лугов из водорослей, где лагуна становилась кисловатой на вкус, Джорджи на какое-то время задержалась, чтобы поглядеть издалека на дом Джима. Это был голый белый куб, настоящий шок для приверженцев функционализма в архитектуре и первый в своем роде в Уайт-Пойнте. Местные в свое время называли его югославским посольством, но теперь у каждого шкипера-владельца был трофейный дом, построенный на деньги, заработанные во времена лангустного бума.

Джим, наверное, уже в ванной, стоит, прислонившись к кафельной стене, почесывает подбородок, потягивается, чувствует возраст. Несмотря на его репутацию, она все еще считала его приличным человеком – достаточно приличным, чтобы провести с ним три года, а для Джорджи Ютленд это был рекорд.

Она представляла себе его на кухне: как он кипятит воду для термоса, как переходит из комнаты в комнату и удивляется. Он выйдет на крыльцо, обследует двор, а может быть, еще и пляж и посмотрит на небо и море, прикинет, измерит скорость ветра. Он пойдет внутрь и соберет снаряжение, с которым ему придется провести восемь–десять часов в море. А если она не придет? Когда его палубные появятся в старом «Хайлюксе» в своих круглых шапочках и в облаке пивных паров, с яликами, принайтовленными к поддону, как лохань для скота, – что тогда? Все ли еще она его волнует? Несколько месяцев назад она бы лежала себе в кровати, а не плавала бы голой в заливе наперегонки с шавкой какого-то чужака, забавляясь мятежными мыслями. Но недавно из нее что-то вытекло. Испарилось в момент.

Пес терпеливо кружил вокруг нее – по-собачьи и упрямо, на самом-то деле, – и каждым волоском и каждой порой Джорджи чувствовала мерцание воды, обтекающей тело. После всех этих недель, проведенных в виртуальной реальности, было странно и почти болезненно ощущать полноту своего присутствия на земле.

Джорджи подумала о том дне, когда, несколько месяцев назад, она вспылила в детской. Она никогда бы не подумала, что одно слово может так на нее повлиять. Работая медсестрой, она наслушалась целых водопадов проклятий – от умирающих мужчин и рожавших женщин, он нарков и психов, от принцесс и умников. В экстремальных обстоятельствах люди всегда говорят мерзкие вещи. Можно подумать, что женщине нипочем эти три слога – ма-че-ха. Но слово это вылетело так жарко, и мокро, и неожиданно – его прокричал ей прямо в лицо девятилетка, ночные кошмары которого она унимала, тело которого она обтирала губкой и обнимала так часто, чью горько-глинистую мазню она вешала на холодильник, – что она даже не слышала фразы, в которую это слово было обернуто. Она просто отшатнулась, будто ей дали пощечину. Мачеха… До той поры это слово в доме не произносилось, что было в некотором роде честно; она это понимала. Джош хотел победить, желал ранить, но, кроме всего прочего, еще и просто прояснял ее статус. Она все еще видела его лицо, искаженное гримасой ярости. Это было его старческое лицо, то, что ожидало его в будущем. Ради идиотской видеоигры он вычеркивал ее из своей жизни, а его брат Брэд, которому было одиннадцать, смотрел на нее с презрением. Поднявшись, чтобы выйти из комнаты, Джорджи устыдилась всхлипа, который у нее вырвался. Никто из них не заметил, когда именно в дверном проеме появился Джим. Все глубоко вдохнули. Джорджи вышла, не дав никому и слова сказать, до того, как окончательно сорвется. Она ткнулась Джиму в подмышку и поковыляла наверх, чтобы повыть в чайное полотенце, пока не успокоилась настолько, что смогла налить себе в стакан шардонне. Голос Джима тихо и зловеще поднимался из лестничного колодца. Она поняла, что он готов их ударить, и знала, что должна спуститься и положить этому конец, но все закончилось еще до того, как она смогла взять себя в руки. Этого никогда не было раньше – ничего подобного. Потом Джорджи все думала, слово ли на букву «м» разрушило чары или все-таки сознание того, что она вполне могла бы избавить мальчиков от порки – и даже не попыталась. В любом случае все изменилось.