Юрий Буйда - Стален

Кое-как нарезав хлеб и мясо, я вернулся в спальню, придвинул банкетку к кровати и поставил на нее поднос.

– За ваши синдесмозы, – сказал я, поднимая рюмку. – За высокую регенеративную способность связок вашего голеностопного сустава!

– Ох, – сказала она. – Ничего приятнее в жизни не слыхала, доктор!

– Меня даже доктором-недоучкой нельзя назвать – бросил институт после второго курса… впрочем, факультет журналистики тоже бросил…

– Чтобы стать писателем? Тогда вы должны жалеть, что не видели, как сегодня свергали памятник Дзержинскому на Лубянке…

– Это там вы вывихнули ногу?

– Но досмотрела спектакль до конца. Видели б вы, что творилось с толпой, когда Железный Феликс повис в воздухе… и столько людей… Ростропович, Лариса Богораз, Кронид Любарский… не хватало только Солженицына в сталинском френче… интересно наблюдать за обществом, которое находится в поисках жанра… но это точно не героический эпос и, конечно, не роман… и Христа там не было…

– Христа?

– В белом венчике из роз. Он всегда с йеху, а не с гуигнгнмами, всегда там, где униженные и оскорбленные. Но на Лубянке его не было. Да там и йеху не было – одни благородные гуигнгнмы.

– И все-таки это была революция? Бескровная революция?

– В России бескровное не может быть настоящим. Да и подлинного величия я во всем этом спектакле не увидела…

– И все-таки?

– Нет, конечно. Знак препинания. Историческая запятая.

– Не точка?

– История вообще точек не знает.

– А без шуток?

– Возможно, контрреволюция. Но верх взяли не белые, а жадные. Те, кто имел власть без собственности, захотели исправить эту несправедливость. А красные и белые – их давно нет, здесь – нет… победители уже причисляют себя к белым, но не могут быть белыми дети и внуки генералов КГБ и членов ЦК…

Похоже, ей нравилось быть чуточку циничной и безапелляционной. И сказать по правде, ей это шло.

– Значит, вы любите Блока? В белом венчике из роз…

– Терпеть не могу! Вообразите себе – двадцатый век, паровозы, самолеты, телефоны, радио, железные дороги, пулеметы, восстания масс, войны, и вдруг посреди этого бешеного коловращения встает мертвец с матовым белым лицом и замогильным голосом взвывает: «Узнаю тебя, жизнь, принимаю и приветствую звоном щита!» Он, видите ли, жизнь узнает! Да еще и принимает! Представьте только себе эту фигуру в трамвае, битком набитом бухгалтерами, телеграфистками и летчиками! Со щитом!

Она процитировала Блока таким заунывным голосом и так изобразила мертвеца, с меланхоличным видом колотящего по щиту в толпе бухгалтеров и телеграфисток, что я фыркнул с набитым ртом – крошки полетели во все стороны, одна попала Фрине на лицо.

Я обмер, а она вдруг слизнула крошку кончиком языка, подмигнула, и мы оба расхохотались.

– Но не люблю я Блока за другое, – сказала она. – Как-то он написал, что «кровопролитие становится тоскливой пошлостью, когда перестает быть священным безумием»…

– Значит, за эстетство не любите? За надмирность?

– Еще! – сказала она, придвигая рюмку ко мне. – Так не жалеете, что проспали историю?

– Льву Толстому не нужно было участвовать в Аустерлицком сражении, чтобы написать «Войну и мир». Стендаль лучше всех рассказал о Ватерлоо, хотя и не участвовал в битве…

– И Лев Толстой, и Стендаль не понаслышке знали, что такое война. И Гаршин, и Бабель…

– А Стивен Крейн не знал.

– Боже, вы читали «Алый знак доблести»? За это надо выпить!

Она заговорила о Толстом, Стендале и Стивене Крейне, которые похоронили литературу о войне, потому что в эпоху массовых армий война перестала быть уделом героев, личностей, и проложили дорогу писателям потерянного поколения, у которых война не вызывала никаких чувств, кроме эсхатологического отчаяния. История перестала быть материалом для индивидуального творчества. В литературе о войне не осталось ни Бога, ни вечности, ни родины, только смерть, пустота и жалкая плоть, парализованная экзистенциальным ужасом. И Вторая мировая ничего не изменила. А возможно, сама тема умерла: ни литературе больше не нужна война, ни войне – литература…

– Вы почти не едите, – сказал я.

– Ничего, – сказала она. – А вы не стесняйтесь, ради бога, ешьте от пуза!

– Да я, в общем, уже…

– Тогда наливайте и рассказывайте о себе. Напугайте меня, удивите, рассмешите, доведите до слез, увлеките за собой в пропасти и на небеса, завладейте моим вниманием, завербуйте меня, черт возьми, это же ваше ремесло!