Николай Крыщук - Пойди туда – не знаю куда. Повесть о первой любви. Память так устроена… Эссе, воспоминания

– Ну не надо же об этом. Все уладится. Глупый.

Пластинка кончилась. Подскочил, щелкнув, звукосниматель.

– Я пойду умоюсь, – сказала Саша.

Немой попугай из кухни произнес свое: «Р-р-ра-а-а» Он передразнил его, прогнусавив: «Р-р-ра-а-а».

– Не дразнись. Не будь злым, – сказала Саша, запираясь в ванной.

Он лег и взял с торшера «Праздник, который всегда с тобой». Он любил эту книгу, которую читал давно. Хотя ему и казалось, что автор мог бы быть добрее к тем, о ком писал.

На первой же фразе он задержался. Андрей не помнил ее. «А потом погода испортилась», – прочитал он. Странное это начало навеяло тревогу, хотя он и знал, что за ним последуют прекрасные описания бедной, но счастливой жизни в Париже, о любви к Хедли Ричардсон – первой жене писателя. Но эта фраза все равно наполнила его мрачным предчувствием. Он вспомнил, что скоро Хемингуэй разойдется с Хедли. Хотя, читая страницы «Праздника», как и его герои, не сомневаешься, что их ждет долгая и счастливая жизнь.

Этой фразой, в сущности, должна была бы заканчиваться книга. Он взглянул в конец и прочитал последние слова: «И таким был Париж в те далекие дни, когда мы были очень бедны и очень счастливы». Вот теперь бы и надо это: «А потом погода испортилась».

Саша вошла в комнату тихо. Он не сразу заметил ее, поглощенный мыслями о книге. Она кинула ковбойку на торшер. Читать стало невозможно, и он поневоле смотрел на Сашу, как расчесывает она перед зеркалом влажные у лба волосы.

В приглушенном свете торшера она представлялась ненастоящей, вернее, такой желанной, такой тысячу раз снившейся, что протянуть к ней руку казалось безумием лунатика.

– Ты иди скорей, – сказал он. – А то у меня не хватит сил придумывать тебя, и ты исчезнешь.

Они долго смотрели друг другу в глаза.

– Если то, что происходит у вас с ним, ты называешь любовью, то как же назвать все, что происходит у нас с тобой?

– Не знаю, – сказала она задумчиво.

Он проснулся, как просыпаются в детстве: забыв свой возраст и происхождение, перечень насущных обид и надобностей, пребывая еще головой в теплом, эфирном блаженстве сна.

Проглотив слюну, Андрей стал постепенно привыкать к окружающему. Первым он увидел негатив рассветного окна, на его глазах светлеющего в сумрачном воздухе. Потом вспомнил почему-то про то, что за стеной спит немой попугай. Неизвестно откуда и почему всплыло лицо мамы, и он удивился, что у него есть мама, а он так долго ее не видел.

Андрей ненароком откинул руку, и та попала в пустоту. Он осознал, что Саши нет рядом.

Почти одновременно с этим Андрей услышал за стеной Сашины приглушенные рыдания. Потом голос:

– Почему? Господи, ну почему?

Андрей безошибочно понял, что Саша говорит по телефону с Ним. Пропустил ли Андрей телефонный звонок или Саша позвонила сама? На часах было без десяти пять.

– Господи, ну почему? – снова заговорила Саша и приглушенно заплакала.

Андрей встал, оделся и, не прикрывая двери, чтобы не щелкнуть замком, вышел.

Голос Саши по-прежнему звучал в его ушах, он двигался, словно отдельно он него, первым забегал за угол и уже встречал его там. «…Ну почему?»

Этот вопрос, обращенный Сашей к другому, становился как бы и его вопросом, который он обращал к ней, к самому себе.

Выходя из парадной он вспугнул чаек, которые сидели на бачках с помоями. Андрей знал, что многие из этих морских охотников окончательно переселились в города и питаются на помойках. Их так и называют – городскими чайками. Сейчас гортанные голоса чаек были ему неприятны. Он подумал, что эти некогда вольные птицы, быть может, станут со временем домашними, как куры, и будут сбегаться на зов к человеческой руке. Ему было обидно за чаек.

В эти дни с Сашей он прожил огромную жизнь и теперь чувствовал усталость. Спешить ему было некуда.

Закололо в сердце. Андрей машинально достал лежащий в кармане валидол, но, подумав, с раздражением выбросил всю пробирку.

Откуда-то, вероятно из окон подвала, запахло так, как пахло в детстве из прачечных. Он тогда называл это – пахнет вареным бельем. Если же где-то вдали от прачечной воздух вдруг начинал пахнуть вареным бельем, значит, скоро погода должна была испортиться, небо обкладывали грозовые тучи, и в домах раньше обычного зажигали свет.

Сейчас в воздухе запахло вареным бельем, но никаких перемен в погоде не предвиделось. Небо было по-утреннему бесцветно, только на правом берегу Невы поднималось, становясь все более насыщенным, оранжевое зарево и, наверное, обещало жару.