Марк Харитонов - Провинциальная философия - трилогия

– Н-да, – вынужден был криво подтвердить Богатырев, хотя, в отличие от Зои, не мог оценить действительного великолепия этой логики. Про штаны и манекен он просто ничего не понял.

– Какое облегчение, что я не ошиблась, и вот вы пришли! Но что же мы сидим? Открывайте, пожалуйста. Это, представьте себе, токай, настоящий венгерский, чего только не завезут в нашу дыру. Чая два месяца нет, а токай пожалуйста… Ну, за вас… за здоровье… за знакомство, – княжна сдержанно коснулась губами края бокала. – У нее ведь никого нет. Кто бы, кроме меня, позаботился?.. Можете закурить, если хотите. Вы курите?

– Курил когда-то. – Похлопал себя по карманам чужих брюк.

– Бросили?

– Не полагалось. Режим.

– Режим это правильно, – с уважением проскрипела княжна. Зое непривычна и непонятна была уважительная даже какая-то робость ее тона. – Да вы не ищите, вот, у меня есть.

– Брюки не мои, – с усмешкой пояснил Игорь суету своего движения. Веселья не получалось, вместо него наваливалась усталость и пустота; вино ничего нового не добавило – что теперь дальше? Роксана Викентьевна дождалась, пока он поднесет ей свечу.

– Наряда своего не смущайтесь, – по-своему растолковала она его слова. – Я сужу о людях не по одежде. Сама в чем только не хаживала. Вот она босиком ходит как на каблучках тридцать второго размера, а на каблучках у нее походка босой девушки. C’est beacoup dire [1]. У меня была такая же. Да, трудно поверить. Но я вам покажу фотографии. Личико, талия, голосок. Что нас соединяет в одного человека? У меня дочь могла бы уже быть в таком возрасте. – Поднесла к глазу далекий от свежести платок. – Я младенца своего запоздалого подбросила в воспитательный дом… да, да, милочка, я про это вам еще не рассказывала. Куда же ей было со мной, так лучше. Но грех, что говорить, не замолишь. – Поискала, обернувшись, глазами иконку, но та была заслонена зеркалом, и княжна вполоборота перекрестилась на собственное отражение, настолько плохого качества, что его можно было не считать препятствием взгляду. – Но что я все болтаю, болтаю. Выпейте, может, еще? Мне больше не надо… А вы, пардон, чем занимаетесь? То есть по-нынешнему, какая у вас специальность?

– Борьба, – сказал он и почувствовал, что это нуждается в пояснении. – Я борьбой занимаюсь.

– А… Господи! Простите глупость мою, это в каком смысле?

– В разном. – Он сам не понимал, зачем ввязывается в такое объяснение, где был лишен возможности пользоваться привычным языком, который один давал всему точное название; но уже потянуло. Налил и выпил бокал одним залпом. – Вот, за бабу… приблизительно говоря… за женщину пробовал бороться…

– А, – сказала княжна с облегчением; но, казалось, ее смутил этот залпом выпитый бокал. – Что ж, ваше дело бороться, наше выбирать. Женщина ведь отвечает, что выйдет, оттого и разборчивость.

– По правде сказать, не так уж она мне была и нужна. Я ж ее знаю… – подыскивать слова было все равно что выковыривать из навоза пристойного вида зерна, от этого рождался какой-то другой смысл. – Самолюбие зацепило. Мы вроде расстались без обещаний, в Москву я ее не звал. Но прилетел сюда на аэродром, думаю: дай все-таки позвоню…

Нечаянное вмешательство прервало разговор: с манекена соскользнуло полотнище, открыв снизу пустоту, уподоблявшую его инвалидному обрубку, пустоту, более непристойную, чем нагота, и не было рук, чтоб прикрыться. Роксана Викентьевна подалась было на помощь, но только махнула рукой: дескать, пусть так, поздно теперь скрывать.

– Он у меня такой… Пардон… Я не совсем поняла. Кому вы, говорите, звонили?

– Да, тут одной… была у меня. И вдруг узнаю: замуж выходит. Даже не в этом дело, главное – за кого. Выбирают! О, тут она выбрала! Приз для победителя. Я же их всех как облупленных знаю. Я сам здешний, из зареченской когда-то шпаны. Только вырвался повыше.

– Вы меня ужасно запутали, – жалобно сказала княжна, приложив два пальца к вискам. – А брюки зачем?

– Брюки я вон у нее попросил на сегодня. – Игорь поморщился непониманию. Зачем он все же пустился в эти объяснения? – не для старухи, конечно, и не для этой, не поймешь, кем ее и считать, которая сидела, откинувшись на спинку стула, с полуприкрытыми припухшими веками. Взял бутылку, налил себе еще, выпил. – Или это ваши? – уразумел наконец.

– Нет, его, – показала старуха, морщась болезненно. Манекен чуть наклонился, подтверждая, и даже как будто кивнул, хотя головы у него все-таки не было. Свечи в тусклом подсвечнике собирали вокруг себя искривленный круг. В каждой из створок отражались, утраиваясь, скатерть, бутылка, бокалы, сардины, осоловевшие в масле. – Слушайте, – догадалась вдруг Роксана Викентьевна. – Давайте я лучше моей монопольки поставлю. Больше толку, и голове проще.