Марк Харитонов - Провинциальная философия - трилогия

А, Симеон Кондратьич? что ж это, в самом деле? – О чем вы? – Обо всем об этом. Поди вот, суди о давней чужой жизни, когда в собственной вчерашней оказывается слепой провал, и его, может, уже не заполнить с уверенностью. Слыхали? – как будто предложили мне собственную же историю, но в каком виде! Бред, чушь. – Ну и не надо об этом. – Конечно, не может этого быть. – Хотя бы по времени не сойдется. Если обо мне – когда это могло успеть разнестись? – Вы правы, конечно, хотя со временем, знаете, штука такая… – С другой стороны, мне теперь вспомнилось, как один мой знакомый, Волчек Семен Осипович, местный журналист, я вам о нем рассказывал? – он как-то в бане прочел мне занятную лекцию о природном неравенстве и искусстве политического равновесия, – так вот, вдруг подошел, стал расспрашивать, как дела и не интересует ли меня другая работа? Открылись, мол, как раз неплохие вакансии в обществе «Хочу все знать» и в областной библиотеке, очень приличные, туда не так просто попасть, но он бы, мол, мог посодействовать, у него связи, потеря в зарплате при моей кандидатской степени сравнительно небольшая и можно подработать платными лекциями. Ерунда, вы понимаете, совершенная, как можно менять на такое мою работу? И главное, с чего? Я подумал, он это как бы шутя, и тон у него был соответствующий, но все же с оттенком, я теперь вспоминаю. Если, говорит, что, имейте в виду. Что он подозревал? Или знал? – Интересно, Антон Андреевич, интересно. А вы спросите у него при случае. – И потом, он хорошо знает Петра Гавриловича, Тониного отца, того самого. – Смотрите, как складно у вас получается. Не зря упражнялись на моих фантиках составлять всяческие сюжеты. Может, вы и в квартиру ту угодили не сами по себе? – Какую чушь мы с вами несем, Симеон Кондратьич! Все не о том. – Виноват, если что не так. Я просто ваш тон поддерживаю. Так о чем же вы тогда? – О том, можно ли в жизни что-то понять вообще. Почему все рассыпается, все выходит не так? Почему она все же ушла? Как мне ее искать? И вообще, искать ли? – Да, вы теперь способны это понять.

Не вспомнили еще откуда? – Что это? – Неважно. Но музыка, Антон Андреевич! Теперь-то слышите? Мелодия жизни потрясенной, перевернутой. Зачем так? Я этого не хотел… Кто подслушивает наши желания?.. Пришла и пленила меня… Пленила… Мелодия потери и мелодия возвращения. – При чем тут это, Симеон Кондратьевич? Я засыпаю. Не надо. Я хочу спать. Боюсь, это вообще не по мне. Не по силам, не по способностям. – Боже мой, – в тоне философа послышалась нервность. – Да погодите же. Неужели вы еще не поняли, Антон Андреевич: происходящее с человеком объясняет, кто он такой. Если с вами что-то случилось, значит, это про вас. Раньше почему-то с вами такого не случалось? – Однако, Симеон Кондратьич! Значит, вот что про меня? Вот чего я достоин? – Не надо, Антон Андреевич. Не притворяйтесь, будто не поняли. Именно сейчас, пожалуйста…

И попробуй пойми, почему зрачок остановился на тебе, хоть ты не старался привлечь внимание, наоборот, замер, не шевелился – напрасно! Ты избран, мечен.

Если б ему еще дали время чуть-чуть подумать, прийти в себя! Нет, он только пытался вспомнить, вернуть провеявшую как ветерок, растаявшую мелодию, когда за ним явился спаситель, тот самый Волчек, журналист, на второй уже день буквально увел за руку, озабоченно, а впрочем, улыбчиво покачивая головой, маленький, доброжелательный, загадочный, и Лизавин даже не спросил, откуда у него нашлись такие возможности, связи, тем более что и не надеялся получить ответ. Он все вслушивался во что-то, когда рассеянно и безразлично писал под диктовку заявление о переводе на новое место, где никто не обратит внимания на стриженую голову новичка, потому что не знал его прежде и мог думать, что он так всегда ходил из прихоти вкуса. В какой-то миг дрогнуло было сомнение, не слишком ли он спешит и нельзя ли устроить дела на прежнем месте, пусть даже не без потерь, – никто его не подталкивал, кроме Волчека, который будто бы руководствовался каким-то знанием, хотя еще неизвестно каким. Но это сомнение растворилось в более общем: где выбор и где неизбежность, где случай и где умысел? Страх пониманья… Зачем так? Я этого не хотел… Он вслушивался в неясное бормотание, уже вернувшись в прежнюю жизнь, но как бы с другого хода, вслушивался, выхаркивая из легких накопившуюся за два дня мерзость, перебирая карточки в библиотеке и заваривая себе чаек в обеденный перерыв – а холодок предчувствия уже касался кожи. Словно дуновение ветра перед тем, как солнце уйдет за облако…