Абрахам Вергезе - Рассечение Стоуна

— Они пьют наше молоко и едят наш хлеб. Но сегодня у себя дома они на радостях режут барана.

С тех пор как к власти пришли военные, многие эритрейцы, включая моих знакомых медиков, ушли в подполье и присоединились к Народному фронту освобождения Эритреи.

В столице говорили, что ситуация на севере Эфиопии, вокруг Асмары, обернулась против сержанта-президента. Эритрейские партизаны нападают по ночам на армейские колонны и исчезают днем. Я видел зернистые фото этих бойцов. В своих неизменных сандалиях, шортах и рубахах хаки они сражались со всей страстью и верой патриотов, борющихся с захватчиками. Эфиопские новобранцы на джипах и танках, сгибающиеся под тяжестью оружия и обмундирования, были вынуждены действовать вдоль основных дорог. Как могли они отыскать врага, который старался не попадаться на глаза, на земле, на языке которой они не говорили и не могли отличить партизан от мирных граждан?

Подъезжая к Миссии, я увидел, как Циге выходит из своего «фиата» у бара. Все эти годы она процветала, купила еще одно заведение рядом, пристроила к нему кухню, потом приобрела ресторан побольше и наняла девушек. В ее баре появилась новая мебель, два игровых футбольных автомата, новый телевизор — все, как в лучших кабаках на Пьяцце. Циге также владела такси и подумывала о втором. Она всегда меня подбадривала, говорила, как гордится мной и каждый день за меня молится. Когда ее стройные ноги в чулках показались из машины, мне ужасно захотелось подойти попрощаться. Это ведь и ее земля тоже, подумалось мне, дай-то бог, чтобы ей не пришлось бежать.

Ворота Миссии оказались нараспашку. Это был условный знак: Хема показывала мне, что все чисто и путь свободен.

Когда у тебя всего несколько минут на то, чтобы покинуть место, где ты прожил все свои двадцать пять лет, что ты возьмешь с собой?

Хема сложила в большую сумку мои дипломы, паспорт, прочие документы, деньги, хлеб, сыр и воду. Я надел кроссовки, натянул на себя несколько одежек, чтобы не замерзнуть, бросил в сумку кассету, на которой была записана быстрая и медленная «Тицита», но плеер брать не стал. Задумчиво посмотрел на «Основы внутренней медицины» Харрисона и «Основы хирургии» Шварца и тоже не взял (каждая книга весила фунтов по пять).

Наша маленькая процессия направилась к боковой стене Миссии через рощицу, где были похоронены сестра Мэри Джозеф Прейз и Гхош. Я шагал рука об руку с Хемой, Шива поддерживал матушку, Алмаз и Гебре шли впереди.

У могилы Гхоша я остановился, попрощался с ним. Он бы наверняка постарался меня развеселить, заставил взглянуть на всю историю с хорошей стороны. Ты ведь всегда хотел путешествовать! Вот тебе такая возможность и представилась! Будь осторожен! Путешествие расширяет границы разума и расслабляет кишки.

Я поцеловал мраморное надгробие и зашагал прочь. На могиле мамы я задерживаться не стал. Не здесь следовало с ней прощаться. К стыду своему, я уже года два не посещал автоклавную, а сейчас не было времени.

У стены Хема припала ко мне, прижалась головой к груди, расплакалась. Такой я ее видел только в день смерти Гхоша. Она даже говорить не могла.

Матушка, непоколебимый камень веры в минуты кризиса, поцеловала меня в лоб и сказала только:

— Ступай с Богом.

Алмаз и Гебре помолились за меня. Алмаз вручила мне пару вареных яиц, завязанных в платок, а Гебре — крошечный свиток-оберег, который я должен был проглотить. Я сунул его в рот.

Глаза у меня оставались сухими только потому, что никак не верилось в реальность происходящего. Взгляну на провожатых — и задыхаюсь от ненависти к Генет. Может, эритрейцы в Аддис-Абебе и вправду забивали вчера баранов в ее честь и пили за ее здоровье, но пусть бы она посмотрела, как из-за нее разлучается наша семья; жалко, нельзя отправить ей фото.

Настало время прощаться с Шивой. Я уже забыл, каково это — прижиматься к нему, чувствовать полное соответствие наших тел — двух половин одного существа. После похорон Гхоша я вернулся на его старую квартиру, а Шива остался в детской. Но сейчас наши руки были точно магниты — не разъединить.

Лицо брата выражало бездонную грусть и вместе с тем он, казалось, не верил, что все это происходит на самом деле. Странно, но мне это льстило. Всего-то два раза я видел у Шивы такое лицо — в день, когда арестовали Гхоша, и в день его смерти. Наше расставание сродни смерти — казалось, говорило оно. Значит, вот как он относился к моему побегу. А как к нему относился я сам?