Ханс Плешински - Королевская аллея

В зале чувствовалось смущение, недовольство. Но ведь не думали же организаторы этого торжества, что они пригласили милого пожилого господина, который всего-навсего прочитает одну главу из своего грациозно-жизнерадостного романа? И что потом все будет в порядке?

— Мой коллега Райнхольд Шнайдер, который остался в этой стране {494} , подвергался преследованиям, но с неслыханным мужеством сохранял твердость в вере, недавно заявил: Из несчастья-благодати рождается стремление к миру. Я, правда, думаю, что несчастья — и его пересечения с благодатью познания — могло бы и не быть. Но, так или иначе, Дюссельдорф все еще способен стать heil: то бишь целостным, здоровым {495} . С величайшей осторожностью вкладываю я вновь в ваши уста, букву за буквой, это понятие ХАЙЛЬ — чтобы в будущем вы использовали его для максимально бережного обращения друг с другом и с миром. Пусть оно, это понятие, никогда не будет отменено. Вам предстоит, в ходе трудоемкого процесса, обеззаразить Германию, это ваш самый почетный гражданский долг. Вы должны это сделать, чтобы дети ваших детей жили нормальной жизнью, обремененные лишь обычными, терпимыми для человека заботами.

Пламя свечей колыхнулось.

Не один только Томас Манн на долю секунды смутился. Рядом с сутулым гостем (в очках с заклеенной дужкой) вдруг вынырнула красная карлица, которая — совершенно бесшумно — вклинилась со своим стулом между сидящими, собираясь, видимо, полакомиться хотя бы десертом. Подбородок ее лишь едва-едва поднимался над краем столешницы.

— Может, — голос говорящего стал почти неслышным, потом и вовсе запнулся, — я сейчас в последний раз приехал в ваш город, да и вообще больше не смогу бывать на родине так часто, как мне хотелось бы. Но дорогие друзья у меня здесь были всегда. — Он кивнул супружеской паре из Мербуша; похоже, действительно уловил аромат благовонного масла, исходящий от Анвара, и поспешно отвел глаза от Клауса Хойзера. Катя Манн дотронулась до его правой руки, опирающейся о край стола. — И я всегда хотел сделать этому щедрому на подарки городу какой-то подарок. Поэтому одна из моих новейших работ в повествовательном жанре начинается так: В двадцатых годах нашего столетия в Дюссельдорфе на Рейне жила, если не в роскоши, то в достатке, вдовевшая вот уже десять лет госпожа Розалия фон Тюммлер {496} … Примите, глубокоуважаемые дамы и господа, этот маленький дар, вышедший из-под моего пера, и пусть вам никогда не придется быть обманутыми, как эта вдова, которую судьба поманила ложным обещанием счастья, любовным безумием. Или, может, ее жребий не был столь уж жестоким, ведь она любила саму любовь. И кто из нас не хотел бы такого? Разве что слишком боязливый.

Читал ли он все по бумажке, или отчасти импровизировал?

— Но давайте поднимем взгляд, из глубокого чувства.

Собравшиеся с облегчением перевели дух, вместе с самым знаменитым в сегодняшней Германии писателем. Его дочь выглядела в этот момент исключительно элегантно: в серебристо-темном переливчатом платье, с рукавами в три четверти, она слушала отца, подперев узкий подбородок рукой и расслабившись гораздо больше, чем прежде.

— К будущему обращаюсь я теперь: к присутствующим в этом зале немногочисленным, но с тем большим воодушевлением приветствуемым нами молодым людям. И давайте, дамы и господа, ненадолго переключим внимание с этого места на другое. — Шестнадцать лет из тех двадцати, которые я провел вдали от родины, я прожил в Америке, стране богатства и грандиозных пространств. Но, видно, душа моя устроена так, что чем дольше я жил там, тем яснее осознавал свою принадлежность к Европе. И, несмотря на благоприятные условия жизни — на западном побережье теплый воздух окутывает вас почти целый год, — я, зная о своем уже преклонном возрасте, испытывал все более неотступное, проникнутое страхом желание вернуться на землю Старого Света, в которой хотел бы однажды обрести покой. Здесь жизнь больше стеснена в пространственном смысле, но зато глубже — во временном. И еще одно: у нас нет причин для тревоги, потому что деятельное время не просто создаст объединенную Европу, обновленную в ее достоинстве, но в центре этой Европы обязательно будет существовать и воссоединенная Германия. Мы еще не знаем, как и когда это произойдет. Но все вы, кто сегодня слушал в Шумановском зале историю о приключениях несокрушимого жизнерадостного Круля (родившегося в этом городе танцора мирового класса, выступающего на европейских подмостках), — все вы легко догадаетесь, что я не стану навязывать молодежи нечто безотрадное и даже невозможное: некий призрак вчерашнего дня, а именно, тевтонскую Европу; нет, я всегда, сколько мне хватит сил, с оптимизмом и бдительной любовью к свободе буду выступать за — европейскую Германию. Только благодаря открытости навстречу миру мы можем добиться великих свершений и обогатить себя внутренне. Это совершенно непреложная истина, или, как в мои школьные годы говорили мы, ученики, желая выразить, что однозначно всё поняли, — это схвачено. Я благодарю вас всех за внимание. А тебе, мир грядущего, тебе я желаю счастья!