Анри Фроман-Мёрис - Политическое воспитание

Когда ипподром остался позади, он успокоился. Двадцати пяти минут ему хватило, чтобы выехать из города и преодолеть подъем. В этом, конечно, не было ничего удивительного, но пока все ему благоприятствовало. Дождя не было, и главное, ему не мешал встречный ветер. Свежий воздух, пустынная дорога, встреча с полями, высоким небом, в котором чувствовалось близкое дыхание моря, неяркое и как будто радостное солнце, пробивавшееся сквозь легкие облака, чайки, там и сям ищущие корм на вспаханном поле. Он полной грудью вдыхал этот наполняющий его радостью свет. Никогда еще не осмеливался он проделать в одиночку путь от Лa-Виль-Элу до города. И вот то, что он, не слишком отдавая себе отчет в своих действиях, отважился на эту поездку, которая была в известном смысле путешествием в неизвестное, придавало всему приключению значительность, какой он прежде никогда не испытывал. Он все время думал, что первый раз в жизни никто не знает, где он. Было неизвестно, где его родители, но они, если в этот момент и думали о нем, должны были считать, что он у тети Анриетты, а он был один вот на этой дороге. Они полагали, что знают, где он, в то время как он действительно ничего не знал. Может быть, он как-нибудь получит письмо. Он узнает почерк. В письме не будет адреса, но по нескольким словам он сможет угадать, где они скрываются. В окрестностях есть места, где можно спрятаться. Например, на заброшенных мельницах или в лесу Коатсизэн. Но его родители наверняка уехали гораздо дальше.

Что родителям пришлось бежать из-за немцев, в этом Шарль ни минуты не сомневался; он это понял с первых же слов тети Анриетты в прошлое воскресенье. Его отец не выносил немцев, называл их «нацисты», произнося это слово с презрительным присвистом. Шарль помнил, что, когда в округе появились первые немецкие части, отец говорил, что предпочитает взорвать все к черту, чем позволит немцам переступить порог Ла-Виль-Элу. И Шарль представил себе, как они все выбегают из дома, в то время как огромный столб пламени подбрасывает вверх крышу и хоронит нацистов под обломками. До сих пор дом не был оккупирован, и ни один человек в зеленой форме не переступал его порога. С другими дело обстояло иначе. В Сен-Пьере владельцам пришлось поселить у себя целый штаб, а самим тесниться в трех комнатках на третьем этаже. А в Ла-Бертрандьере немцы просто-напросто выгнали хозяев из дома, и те живут теперь в служебных постройках.

Добравшись до конца спуска, где под узким мостом тек Рюэллан, Шарль остановился. Он проехал чуть больше половины пути, и это заняло у него только на десять минут больше, чем он рассчитывал. Ему нужно было хоть немного размять ноги.

Его поразила окружающая тишина. Около полудня до него донесся звон колоколов церкви в деревне Плугерна, находившейся в добром километре от дороги.

Это, наверное, закончилась месса, а чуть позже ему встретились несколько повозок, возвращавшихся на фермы. Время было обеденное. Когда он приедет, у Эжена уже все отобедают. Виктуар поставит ему тарелку и нальет похлебку. Он вытащит свой нож, чтобы отрезать хлеба и намазать его паштетом. И конечно, несмотря на все нехватки, Виктуар, как всегда по воскресеньям, испекла лепешки, только масла в них чуть меньше, чем обычно.

Последние километры показались ему длинными, бесконечно длинными. На его пути оказалось множество небольших подъемов, которых он до сих пор, даже когда ехал на лошади, не замечал. Он приходил в отчаяние от того, как медленно он преодолевал расстояние от одной придорожной тумбы до другой, хотя разделяли их всего лишь какие-то сто метров. А в придачу дорога петляла, скрывая от него горизонт, между высокими откосами, изрезанными узкими тропинками. Проезжая вдоль пруда Жегю, он вспомнил, что в противоположной стороне за перегораживающей его запрудой тропинка ведет к совершенно заброшенному дому, и вдруг подумал, что здесь когда-нибудь могли бывать его родители.

Выехав на перекресток Мар Бланш, он понял, что уже очень сильно опаздывает и сможет провести в Ла-Виль-Элу не больше часа. И почти у цели он чуть было не повернул назад, будто ему и не нужно было ничего другого. Сейчас он даже не смог бы сказать, зачем отправился в дорогу. И вдруг его пронзила мысль, что Эжен может не знать о том, что его родители скрываются. Тетя Анриетта ему об этом не говорила. Может быть, Эжену ничего не известно и при нем нужно молчать, делая вид, что они просто куда-то уехали, в Париж например? Или даже вовсе не ходить к Эжену, а тихонько проскользнуть в парк, на лужайку и издали посмотреть на дом, а затем посидеть под последними деревьями аллеи, отдохнуть и уехать, не пообедав? Он был уверен, что его никто не видел ни в деревне Трелёр, впрочем совершенно пустынной, ни когда он проезжал мимо последних ферм. Великая воскресная тишина, как говорил его отец. Если он сейчас повернет назад, он еще сможет убедить тетю Анриетту, что ездил с товарищами за город, ну а если он все-таки пойдет к Эжену, то какие бы он ни принял предосторожности, все равно какие-то разговоры могут дойти до ее ушей.