Владимир Матлин - Куклу зовут Рейзл

Лариса Витальевна это запомнила и на очередном чаепитии у себя дома сказала:

— Зиновий, я слышала, вы поэт. И ведь никогда ни словом не обмолвился, а мы с Глебом ваши друзья как никак…

Зяма едва не поперхнулся, лицо его по цвету сравнялось с малиновым вареньем в вазочке. Он пробормотал что-то невнятное, что, мол, пытался, но так, для себя… и вообще — какая это поэзия…

Лариса Витальевна поставила чашку на стол:

— Послушайте, это может быть серьёзно. Может, это ваше призвание, понимаете?

В семье Грыдловых часто говорили о призвании — в связи с взрослением Глеба особенно. Для Глеба, кстати сказать, после долгих поисков призванием была объявлена военная служба.

— Надежда Степановна — специалист по литературе, к ней нужно прислушаться. И я (возможно, вы слышали) тоже профессионально занимаюсь литературой: я литконсультант в редакции большого журнала. Вам представляется случай получить объективную оценку своих литературных опытов… не сомневаюсь, что они существуют. Хотя бы судя по вашей реакции.

Несколько дней Зяма провёл в мучительных сомнениях: показывать стихи или не показывать? Он всегда считал, что пишет «для себя». Он почти в это поверил. Именно «почти»: только очень уж наивный юноша может поверить, что кто-нибудь когда-нибудь писал стихи, чтобы никому не показывать… На самом деле пишущий всегда представляет себе хотя бы одного читателя. Такой «один читатель» был и в сознании Зиновия Фиша. Тот читатель, кому предназначались строки о «чарующем голосе», «ломком профиле», «случайном касании», «сводящем с ума аромате духов»» и т. п. и т. п. И мучения на тему «показывать или не показывать» многократно усиливались тем, что этим «одним читателем», к которому относились все эпитеты, метафоры и гиперболы, была не кто иная, как…

Сознавал ли это сам Зиновий? Понимал ли он в свои семнадцать лет, что влюблён? Понимал, но не хотел признаваться себе в этом. Всё в нём восставало против странной, как он считал, противоестественной любви. Он ненавидел себя, но ничего поделать не мог: эта женщина — ровесница его матери, жена полковника, мать его друга — владела его помыслами денно и нощно. В своих грёзах он говорил с ней, притрагивался к её нежной коже, мягким белокурым волосам, гладил её плечи, грудь…

Промучившись несколько дней, Зяма принёс в грыдловский дом и отдал в руки Ларисе Витальевне заветную зелёную тетрадь. Будь что будет. Может быть, она не догадается… или догадается, но сделает вид, что не поняла. А может, вообще перестанет пускать его в дом. Будь что будет, но она должна это видеть…

Через два дня Глеб на перемене сказал Зяме, что мама хочет с ним поговорить. Разговор состоялся в кабинете, с глазу на глаз. Лариса Витальевна усадила Зяму в кресло, сама села за письменный стол и закурила сигарету. Зяма впервые видел её курящей. Она посмотрела ему в лицо несколько удивлённым взглядом и тихо сказала:

— Это серьёзно, Зиновий. У вас большое дарование, нет сомнений. Литература — ваше будущее… и настоящее тоже: можно публиковать хоть сегодня, говорю совершенно ответственно. Вы не посылали свои стихи в журналы?

— Нет, — ответил он и покраснел, щёки запылали малиновым цветом. — Мне казалось, что тематика не подходит для журналов.

— Напротив, сейчас такие стихи весьма популярны. Недовольство собой, конфликт с окружением, вызов судьбе… вечные темы. И конечно, любовь к воображаемой Прекрасной даме — без этого какая же поэзия?..

Краснеть дальше было некуда. Зяма молчал, голова слегка кружилась. Решительным жестом она загасила сигарету:

— У меня конкретное предложение: я берусь опубликовать подборку в нашем журнале. Не самое авторитетное издание, но для начала вполне подходит. И попрошу кого-нибудь из коллег черкнуть предисловие — ну представить молодого автора. Не возражаете?

— Не возражаю, — выдавил из себя Зяма.

— Вот и прекрасно, договорились. А сейчас пошли в столовую чай пить, Глеб дожидается. Между прочим, я скажу ему про ваш успех… нет, не возражайте. Пусть знает, что не все его ровесники превратились в безразличных охламонов…

После того памятного разговора жизнь Зиновия Фиша существенно изменилась. И сам он изменился.

Публикация, первая в жизни публикация в популярном журнале… Всё было как обещала Лариса Витальевна: подборка из четырёх стихов, благожелательное предисловие известного литератора и даже небольшой гонорар. Правда, одна трудность несколько портила дело: стихи были напечатаны под псевдонимом. Сообщая радостную новость о том, что главный редактор согласился на публикацию, Лариса Витальевна обронила: