Фабио Карпи - Собаки Иерусалима

Вскоре оба вновь пускаются в путь. Никомед шагает еще сравнительно твердо, Рамондо же едва плетется, его сильно шатает.

Под побелевшим от зноя небом, под палящим солнцем наши исхудавшие, покрытые пылью путники с трудом выбираются на привычную дорожку, опоясывающую замок. Время от времени Рамондо бьет дрожь.

– У меня лихорадка, господин. Смотрите, как трясет.

Никомед тоже дрожит и стучит зубами, лицо его покрыто испариной.

– И меня трясет. Но это не лихорадка, Рамондо, это нетерпение, желание поскорее достичь намеченной цели.

Рамондо проводит по лбу тыльной стороной ладони.

– Нет, нет, господин, это лихорадка. Жар, жажда, голод. Болезнь это. Так, пререкаясь, они доходят до высокого дерева, на которое слуга уже влезал много раз.

Никомед с решительным видом останавливается.

– Пора бы показаться стенам Иерусалима… Охваченный ужасом, Рамондо мерит глазами ствол дерева.

– Мне лезть, да?

– Конечно, И теперь ты будешь сидеть там до тех пор, пока не разглядишь стен Святого Города.

Рамондо обхватывает руками ствол и хочет вскарабкаться наверх, но он так ослабел, что не в состоянии оторваться от земли. Никомед пытается его подсадить, но, несмотря на отчаянные усилия хозяина и самого Рамондо, тому не удается добраться даже до первого удобного сука.

Между тем почувствовавший свободу мул спокойно направляется в сторону замка. Заметив это, Рамондо вопит:

– Мул!

Оторвавшись от дерева, он с трудом ковыляет за мулом, а тот бежит себе рысцой прямо к воротам замка.

Рамондо спотыкается, падает, встает и снова пускается вдогонку за мулом, который исчезает наконец из виду. Окончательно выбившийся из сил слуга возвращается к Никомеду, который продолжает идти вперед.

– Мул убежал в замок! Я не смог его вернуть, – сообщает Рамондо. Барон не отвечает и обессиленно опирается о плечо слуги, а тот, с трудом переводя дыхание, продолжает:

– Из нас троих он оказался самым умным… Я тоже сунулся было в ворота… Но потом оглянулся… Хоть вы и говорите, что никогда не надо оглядываться назад… Увидел вас и вот пришел обратно.

Никомед все молчит, и Рамондо становится не по себе.

– Вы даже не хотите сказать мне «спасибо»? Такая ваша плата за мою верность?

Рамондо вглядывается в лицо Никомеда, надеясь заметить на нем хоть какой-нибудь признак удовлетворения. Но хозяин, погруженный в свои думы, едва слышно бормочет что-то, похожее на молитву:

– Иерусалим, Иерусалим… Сколько пролито пота, сколько труда, какой голод, жажду и страдания пришлось нам претерпеть, о Иерусалим, сколько мук, отчаяния и надежд…

Рамондо вдруг останавливается и застывает как вкопанный. Вместе с ним останавливается и Никомед, все еще опирающийся на его плечо. Впереди на тропинке, на самом виду стоит на камне кувшин, до краев наполненный водой.

Слуга подходит к нему, чтобы напиться, хозяин же смотрит на кувшин подозрительно.

– Чудо! Чудо!

Но стоит Рамондо наклониться, как Никомед, схватив его за руку, пинком опрокидывает кувшин. Вода растекается по земле.

Рамондо в отчаянии закрывает лицо руками и сквозь слезы кричит:

– Что же вы наделали, господин! Дали пинка Провидению Господню…

– На пути крестоносцев неверные отравляют колодцы и оставляют кувшины с водой, чтобы привлечь внимание жаждущих! Благодари меня, Рамондо, что я спас тебе жизнь… Теперь мы квиты, твоя верность вознаграждена.

Рамондо падает на орошенную землю и шарит руками среди сухих стеблей, надеясь спасти хоть каплю воды.

– Я умру от жажды! Но вы тоже умрете!

– Ты предпочитаешь умереть отравленным?

– Мы оба умрем от жажды…

– Нас ждет Иерусалим. Он уже близко.

Убитый горем, Рамондо с трудом поднимается.

– Без воды и без еды нас ждет смерть, вот она-то как раз уже совсем близко.

Повелительным жестом Никомед заставляет слугу идти дальше. Поддерживая друг друга, они продолжают свой путь.

– Знаешь, что говорил один греческий философ? Пока мы есть, смерти нет, так что нечего ее бояться. А когда мы умрем, не будет нас, и опять-таки нечего бояться.

Бласко и епископ сидят в большом зале замка. Они сосредоточенно и с большим аппетитом, облизывая пальцы, уплетают жареного барашка. И все же время от времени оба глубоко вздыхают и обмениваются горестными взглядами. Первым нарушает молчание епископ:

– Я очень опасаюсь, что в ближайшее время мы не сможем добиться передачи епархии имущества усопшей Аделаиды ди Калатравы.