Дина Рубина: Уроки музыки

В комнату вошла цыганистая женщина в пестром платье, с большими кольцами в ушах, с литой подковой золотых зубов. Едва взглянув на нее, я подумала: вот изобразишь такой типаж, скажут – банально, слишком грубо.

Что-то у нее было с верхней губой, она не смыкалась с нижней, поэтому тусклая золотая подкова во рту желтела неугасимо. Галочьи глаза цепко оглядели комнату, обойдя, впрочем, меня, словно я не сидела рядом с Кариной. Несколько секунд женщина молча глядела Карине в затылок, потом что-то громко сказала.

– Драсть… – не оборачиваясь, буркнула Карина и продолжала с необыкновенным упорством выколачивать польку.

Пестрая женщина спросила что-то у мальчика, так же сварливо, с подвизгивающими интонациями. Тот, растерянно пожимая плечами, отвечал.

– Слушай, подожди немного, а? – раздраженно предложила женщина Карине.

Та, сердито глядя в ноты, сняла руки с клавиатуры и сказала вызывающе:

– Мы занимаемся музыкой!

– Ладно, будь здорова! – раздраженно воскликнула та. – Папа когда приходит?

– Не знаю! – ответила Карина и начала играть. Я молча наблюдала эту сцену, в которой меня больше всего забавляло мое отсутствие, или, лучше сказать, мое реквизитное присутствие, как буфета, стола или венских стульев.

Пестрая женщина подсела на диван, к деду, вскоре за нашими спинами послышались всхлипы, стоны и сморкание. Она плакала над дедом. А тот – умильно, картинно библейский – тихо лежал на бочку и созерцал плачущую своим обычным кротко-посторонним взглядом. Наконец женщина высморкалась основательней, словно ставила точку на этом, деловито ткнула подушку под головой деда и вышла из комнаты.

– Ладно, до свидания, засранцы! – крикнула она из прихожей, и дверь лязгнула замком. Карина сняла руки с клавиш.

– До свидания, сволочь! – сказала она, напряженно глядя в ноты и грызя заусеницы.

Туг я не выдержала своего отсутствия.

– Кто эта баба? – спросила я. – Не грызи пальцы.

– Мамина сестра, – просто ответила Карина, продолжая кусать ногти и думая о своем.

Старший брат, с велосипедным насосом в руках, выглянул в окно с террасы и пояснил сестре:

– Говорит, если отец даст двести рублей, она возьмет деда к себе на месяц. Чтоб мы отдохнули.

– Чтоб она на том свете отдохнула, – зловеще спокойно сказала Карина взрослым тоном.

– А что, отец не отдаст деда? – спросила я.

– Во-первых, деда не отдаст, во-вторых, деньги не даст… – ответила она.

Дед сел на диване, проговорив что-то с тяжким вздохом, запахнул на груди ватный узбекский халат и застыл так сидя.

– Ну, давай сначала, – сказала я Карине. – И не колоти так. И следи за педалью…

– Минут через тридцать пришел с работы отец, и Карина сказала ему спокойно, не оборачиваясь:

– Приходила тетя Зина.

Отец перестал расшнуровывать туфлю.

– И что? – спросил он.

– Ничего, – ответила дочь. – Пришла, с дедом посидела, потом поплакала, потом ушла…

Отец, все еще стоя в одной туфле, внимательно оглядел комнату; все было на своих местах – дед на диване, мы с Кариной у инструмента, сын возле велосипеда. Младшая в это время обычно гуляла во дворе.

– И все? – успокаиваясь, но еще настороженно спросил отец.

– Все, – хладнокровно подтвердила дочь.

– Больше ничего не говорила?

– Не-а…

Мальчик на террасе поднял стриженую голову, молча, через оконный проем обменялся спокойным взглядом с сестрой и опять занялся своим велосипедом…

…В наших занятиях более всего меня тяготила полная их бессмысленность. И дело даже не в том, что у Карины отсутствовали музыкальные способности. (Я вообще убеждена, что знакомство человека с нотной грамотой, и даже владение музыкальным инструментом, и даже глубокое знание музыки, ее шедевров, ее истории, не делают этого человека ни глубже, ни интеллигентнее, ни добрее. Смотря что понимать под глубиной, добротой и интеллигентностью.) Дело в том, что, на мой взгляд, Карине не нужны были занятия музыкой… Они еще больше нагружали воз обязанностей, который изо дня в день тащила эта маленькая серьезная девочка с хмурыми глазами. Она готовила обеды, стирала, гладила, ухаживала за дедом и… брала уроки музыки. И ведь кроме того она училась в шестом классе и была «культмассовым сектором».

Однажды, придя на урок, я увидела разложенный на столе лист ватмана. Нависая над ним, упираясь коленками в сиденье венского стула, Карина синей акварелью осторожно закрашивала ломаную ступенчатую стрелу, над которой печатными буквами было выведено «Молния».