Дина Рубина - Мастер-тарабука (сборник)

– Вот тут написано «положительный»… это хорошо или плохо?

Медсестра подняла на нее глаза и проговорила казенным голосом:

– Для кого как…

Поначалу ей было довольно и этого: казалось, даже если не получится, не выйдет, даже если сорвется золотая рыбка с тончайшей лески Судьбы, все же теперь навсегда оно было – пульсирующее зыбкое счастье внутри ее собственной жизни.

А вскоре пришлось лечь на сохранение – выяснилось, что она носит двойню и надо готовиться к кесареву. В то время они еще жили у родителей мужа, в Подольске, под Москвой. Так что в больницу пришлось ложиться по месту жительства.

Главврач отделения акушерства и гинекологии, молодая женщина с повадками эсэсовки, держала в страхе всех своих подопечных. В отделении действовали законы строгого режима, необъяснимые с точки зрения штатской логики. Например, в холодильник запрещалось ставить принесенные «с воли» баночки с детским питанием. Однажды такая баночка была обнаружена, и обитатели всех восьми палат испугались признать ее за свою. Тогда всех женщин выстроили во дворе больницы, как солдат на плацу. Перед строем линялых больничных халатов вышагивала главврач, поочередно впиваясь светлыми глазами в лица пациенток:

– Кто поставил в холодильник банку?! Шаг вперед!

Молчание… Робкое колыхание халатов.

– Я спрашиваю – кто поставил в холодильник свою банку?!

Молчание…

– В последний раз спрашиваю – кто припер банку?!. Если не выйдет виновный, мы немедленно выкидываем всех из больницы!

Взрыв рыданий. Молодая женщина с криком, разрывающим сердце: «Ну, я! Я принесла!!!» – выбежала из строя, сутуло и тяжело побежала в сторону ворот…

Обитательницы всех пяти коек в палате, где лежала Ирина, маялись бездельем. По прибытии новенькие первым делом делились с бывалыми пациентками всеми своими бабскими неполадками. Затем обстоятельно рассказывалась вся жизнь – своя, подруг, знакомых и родственников, наконец подробно обсуждались браки и разводы киноартистов и эстрадных певцов…

Грузная, никогда не умолкающая, неукротимая в своей деловитости Надя – товаровед на складе бытовых товаров – разъясняла всей палате популярные технологии самостийных абортов. После такого аборта она и очнулась на операционном столе.

– Они мне говорят: смертельная опасность! Ну, опасность! Я таких восемнадцать абортов сделала, так девятнадцатый не получился, да…

Вагоновожатая Маша проходила курс лечения после неудачной операции. Основной темой ее бесед были измены мужа… В первый же вечер она потрясла публику подробным, с равнодушно перечисляемыми деталями, рассказом о том, как девочки из третьего трамвайного подговорили ее отомстить, изменить ему, козлу, на всю катушку, чтоб мало не показалось…

– Маш… – с крайней от двери койки подала голос Татьяна, учительница младших классов, – так ведь противно, поди, после своего-то мужика – с чужим?

– Противно, – согласилась Маша. – Но надо было!

У окна лежала девятнадцатилетняя девочка Катя, чуть живая после тяжелого выкидыша, целыми днями оплакивающая своего ребенка. Она просыпалась и начинала плакать и плакала весь день, до вечера, пока не засыпала. А наутро, открыв глаза, принималась плакать опять.

Оседлая цыганка Зина, продавщица в киоске «Пиво-воды», тоже лежала после криминального аборта.

Чудовищный больничный быт отуплял, развлечений у женщин было немного. В соседнем, кардиологическом отделении пациенты умирали чаще, чем в гинекологии. Каталку с покойником вывозили из палаты, и за неимением места какое-то время она стояла под лестницей. Бабы развлекались: бегали «под лестницу» смотреть – какой у покойника член.

Нравы бабья Ирину ужасали, одолевала тошнота, мухи, подванивающая жара в палате и коридорах, – но деваться было некуда: надо было вылежать главное дело своей жизни, вылежать, переспорить судьбу…

Накануне больничной эпопеи коллеги подарили ей ко дню рождения роскошное издание «Волшебных сказок Шарля Перро» с иллюстрациями Гюстава Доре. Она попросила мужа принести книгу в больницу и целыми днями листала ее, с профессиональным наслаждением худреда рассматривая рисунки, осторожно переворачивая плотные желтоватые, нездешней бумаги страницы…

Вечерами, когда гасили свет, бабы, как в пионерлагере, принимались рассказывать страшные истории. В сюжетах всех без исключения историй так или иначе был заключен тяжелый и поучительный гинекологический смысл.