Клиффорд Ирвинг - Мистификация

– Клифф, похоже, уже принят в штат, – как-то заявила Беверли Лу на очередной вечеринке с коктейлями, на которую я явился без всякого желания.

– Тогда почему компания не хочет допустить меня к схеме обслуживания штатных сотрудников?

– Ну, на самом деле ты не сотрудник. Ты – наш автор. Ты с нами дольше, чем любой другой писатель.

– Да, заметил. Что-то они у вас не задерживаются.

Пять лет назад я сидел в этом офисе, просматривал гранки своего романа "38-й этаж", когда меня пригласили наверх, на корпоративную рождественскую вечеринку. В тот день я не успел побриться, вдобавок надел растянутый шерстяной свитер с кожаными заплатками на локтях и мешковатые вельветовые штаны. Именно тогда я в первый раз увидел Хэрольда Макгро, президента компании "Макгро-Хилл", одного из двух подразделений "Макгро-Хилл инкорпо-рейтед". Тот подозвал Эда Куна, в ту пору главного редактора отдела распространения, и указал на меня.

– Я думал, политика компании, – сказал он укоризненно, – предусматривает пункт, по которому сотрудники обязуются носить пиджаки и галстуки. Этот молодой человек выглядит как бомж.

– Это писатель, – объяснил Эд Кун. – Он для нас пишет.

– О! – удивился Хэрольд. – Хотелось бы с ним познакомиться.

Вот так нас представили друг другу.

В это февральское утро я легким ветерком пронесся по офису Беверли Лу, на ходу перебрасываясь парой фраз со знакомыми секретарями и машинистками.

Мы уже успели повидаться прошлым вечером, пропустить по паре бокалов, и теперь Беверли сопровождала меня в зал, где в просторном угловом офисе с шикарным видом на Уолл-стрит и Гудзон заседал Альберт Левенталь, вице-президент и глава отдела распространения, – маленький, элегантный, коричневый, как орех, человек с безупречной и заслуженной репутацией в книжном бизнесе, которому остался всего год до пенсии. У Альберта был острый, суховатый склад ума, но в голосе постоянно чувствовалась дрожь, а под приятной улыбкой скрывалась тень беспокойства, как будто он чувствовал, что мир готов обрушиться на него в любой момент.

Прозвучали положенные соболезнования по поводу кончины моей матери, а затем мы перешли прямо к делу.

– Чего я не понимаю, – проницательно заметил Альберт, – так это почему такой человек, как Ховард Хьюз, всю свою жизнь избегавший публичности, неожиданно захотел написать свою автобиографию. И почему, при всем моем уважении к вашим писательским талантам, он избрал для этой цели именно вас.

– Он должен был кого-то выбрать, – сказал я, деликатно пропустив мимо ушей первый вопрос – И кого бы он ни выбрал, вы все равно спросили бы: "Почему именно он?"

Беверли пришла ко мне на помощь:

– Альберт, совершенно очевидно, что он не стал обращаться к кому-нибудь знаменитому, Норману Мейлеру например. Тогда книга будет не Хьюза, а Мейлера. Клифф – прекрасный выбор. Он профессионал. Исполнителен. Знает, как держать в узде свое эго.

– Звучит разумно, – нерешительно согласился Альберт. – Ну что ж, давайте посмотрим эти знаменитые письма.

Я достал листки из потрепанной папки и бросил на содержащийся в образцовом порядке стол главного редактора. Тот вместе с Беверли Лу принялся тщательно читать их.

– Вот это уже весомо, – заметила Беверли. – Не похоже на розыгрыш. Они от Хьюза.

Альберт продолжил чтение.

– Откуда ты знаешь?

– Во-первых, он всегда пишет письма на этой желтой линованной бумаге. Во-вторых, я узнаю его почерк. В журнале "Лайф" была фотография длинного письма Хьюза, в котором он приказывал уволить этого парня, Роберта Майо. Я видела его. Именно так он и пишет, близко к полям.

– У тебя есть этот номер "Лайф"?

– Нет, но постараюсь найти. Дай мне прочитать, пожалуйста.

Альберт Левенталь закончил.

– Я оставлю их себе, – сказал он. – Теперь понятно. Нужно только прочитать эту часть. Хьюз пишет: "Я не всегда безразличен к тому, что журналисты пишут обо мне..." А затем продолжает: "Мне бы не хотелось умереть, не прояснив определенные недоразумения и не рассказав правду о моей жизни. Бессмертие, о котором вы любите говорить, не интересует меня, по крайней мере, не в этом мире. Я верю в обязательства. Я сожалею о многих поступках, совершенных мною в прошлом, но практически не стыжусь их".

– Очень интересно, – заметила Беверли, – особенно там, где он пишет "не в этом мире".

Мне тоже так казалось, поэтому я и сочинил эту строчку.

– Ну, тут все ясно. – Альберт постучал по пачке линованной желтой бумаги. – И он говорит об этом достаточно красноречиво, с достоинством. Он болен и хочет наконец-то рассказать о себе правду.