Леонард Коэн - Блистательные неудачники

Я до смерти замерзаю в этом чертовом бревенчатом доме. Мне казалось, что жить ближе к природе лучше, чем в подвале на маленькой кухне с перепачканным спермой полом. Я думал, пение птиц приятнее, чем лязг лифта. Вооруженные магнитофонами ученые утверждают, что в одной ноте птичьей трели, которую нам дано слышать, на самом деле звучат десять – двенадцать звуков, из которых пернатые плетут гармонические кружева своих чудных рулад. Натуралисты подтверждают свою правоту, прокручивая магнитофонную ленту на малой скорости. Я призываю к ответу Национальную службу здравоохранения! Требую, чтобы мне сделали операцию! Хочу, чтобы мне вставили в голову транзисторную машинку с маленькой скоростью. А иначе нечего науке в газетах делиться новостями о своих озарениях. Канадское лето прошло, как маскарад Хэллоуина, всю землю надолго сковали холода. Нам что – мороз вместо праздничных сладостей раздают? Где же тот научно-фантастический мир завтрашнего дня, который нам обещали сегодня? Я требую изменить климат. Какого лешего показушная храбрость дернула меня прийти сюда без моего приемника? Три месяца без радио моего, без напевного рокота мотивов первой десятки, моей первой десятки, так быстро упрятанной в память истории, обделенной динамическими новинками на фондовой бирже музыкальных автоматов; моей бедной первой десятки, мотивам которой не подпевают нынешние тринадцатилетние, устроившиеся на коврах перед мощными современными динамиками и кивающие в такт звукам головами; моей слишком серьезной первой десятки, гусиным шагом вышагивающей у меня в голове, как генералы хунты, которые еще не знают о перевороте, назначенном как раз на тот вечер, когда они собираются дать официальный бал; моей доброй старой первой десятки, которая как батальон трамвайных кондукторов с золотыми обшлагами на рукавах терпеливо дожидается пенсионного возраста, когда в каком-то зале заседаний уже принято решение о том, чтобы пустить метро, а все трамваи сдать в музей; моей неуклюжей первой десятки электрического эха и томимых страстью ломающихся голосов, рыдающих в моем сердце, как эскадрон задорных девчонок с голыми бедрами, идущих во главе карнавального шествия, которые колесом проходят перед пустыми зрительскими скамьями – – тонкие бретельки лифчиков упругой нежностью врезаются в кожу и при каждом кувырке коротенькие плиссированные юбочки спадают вниз, обнажая на миг яркие разноцветные трусики, обтягивающие сатином крепкие маленькие ученические попки, закаленные упражнениями в физкультурном зале, с невыразимой прелестью описывающие розовато-лиловые и оранжевые дуги радуги, круглые металлические мундштуки их мегафонов согреты теплом родной школы и пахнут гигиенической помадой – кому нужна вся эта цветастая акробатика? для кого мерцают и переливаются эти жаждущие восторга зрителей радуги трусиков, выставленных напоказ из-под юбочек, как множество винных ягод, умелой рукой очищенных от кожуры, как миллион полных семенами тайны запечатанных сосудов, колесом проходящих мимо пустых рядов зрительских скамеек в корявую пасть времени? для кого вы так гордо шествуете, маленькие попки первой десятки? Тренер команды лежит покалеченный под собственной «хондой», вдребезги разбитой рабочими планами, призрачный негр-полузащитник бредет вдаль по зимнему футбольному полю за наградами юридической школы, а счастливый футбольный мяч, который тебе покрыли автографами, лежит заброшенным в куче хлама. Ох, моя бедная первая десятка, ты мечтала погибнуть от популярности, а я забыл взять с собой приемник, и теперь ты чахнешь в моей памяти вместе с другими зомби, единственное, что тебе осталось, чтобы сохранить честь, – сделать себе харакири тупым концом возвращенного опознавательного браслета; моя усталая первая десятка надеется на забвение, как улетевший бумажный змей или воздушный шарик, как старые корешки театральных билетов, как высохшие шариковые ручки, как разряженные батарейки, как обмотанные жестью открывалки для банок с сардинами, как гнутые разовые тарелки из алюминиевой фольги из-под обеда, съеденного перед экраном телевизора – я храню вас как все остальное барахло моего хронического диагноза, я приговариваю вас к исправительным работам национального гимна, я отказываю вам в мученичестве завтрашнего хит-парада, я превращаю вас в бумеранги, в моих маленьких камикадзе; вам очень хочется стать Затерянными Племенами, но я выжигаю вам номера на руках, я наполняю долину смерти живой водой, развешиваю под мостами сетки безопасности, чтобы вы не сиганули с них в пропасть. Святые и друзья мои, помогите мне превозмочь Историю и Запор. Сделайте так, чтобы птицы пели медленнее, а я слушал быстрее. Убирайся, Боль, из моего бревенчатого тома, ты, лягушка, лазающая по деревьям, громадная, как отрасль промышленности.