Марина Юденич: Гость

Впрочем, судьбоносной эта встреча все-таки была.

Зоя Янишевская родилась в маленьком городке на юге России. На счастье свое, родилась девочкой очень красивой и, на беду, как думали ее мама и бабушка, очень умной. Папы у Зои не было, мама была медсестрой в одном из многочисленных в том краю санаториев, и Зоиным отцом, надо полагать, стал один из отдыхающих. Это был, безусловно, позор, который остро переживали и мама, и бабушка, и многочисленная родня, состоящая в основном из вдовствующих тетушек и засидевшихся в девичестве кузин. Зою поэтому с младенчества воспитывали так, чтобы она ни в коем случае не повторила материнского греха и, более того, постаралась его искупить. Единственно возможным в этих условиях для нее будущим было раннее замужество, степень успешности определялась лишь количеством комнат в квартире избранника и наличием той или иной модели «Жигулей», а затем – долгая-долгая и скучная-скучная жизнь, вехами в которой стали бы рождения детей и смерть родственников. Такого будущего Зоя не хотела категорически. Была середина восьмидесятых – товарно-денежные отношения уже господствовали безраздельно, и умная Зоя хорошо понимала, что единственный ее товар – это красота, товар, впрочем, скоропортящийся и требующий особых условий хранения и роскошной упаковки. Все это следовало незамедлительно достать. Зоя уехала, почти сбежала в Москву. Там ей, можно сказать, повезло. Так все и говорили и писали в многочисленных, посвященных ей материалах, сама же она говорить на эту тему не любила и вспоминать, как завоевывала она Москву, даже наедине с собой избегала, а когда воспоминания невольно и очень уж сильно захлестывали, глотала антидепрессанты или напивалась в стельку в компании многочисленных друзей. Но, как бы там ни было, в свои двадцать пять она была одной из самых успешных и опытных, а потому дорогих российских фотомоделей. Она купила себе двухкомнатную квартиру в престижном московском районе и потратила очень много денег на ее обустройство, жилище было роскошным даже по московским меркам, ее гардероб и коллекция украшений вызывали зависть даже у эстрадных примадонн и новых русских дам, на банковском счету скопилось несколько сотен тысяч долларов.

Это было абсолютной реальностью, но такой же реальностью было и то, что последние полгода Зоя жила в состоянии постоянной тревоги и мрачной тяжелой тоски: момент завершения карьеры приближался неумолимо и стремительно. Она как никто понимала, что роскошной ее квартира будет оставаться без постоянных вложений максимум лет пять, гардероб требует полного ежесезонного обновления, а с появлением новых коллекций дорогущие вещи из предыдущих стоят не дороже поношенных джинсов, что же до банковских сбережений – при ее образе жизни их хватит на год, максимум полтора. Картинки завтрашнего дня преследовали ее ночами, лишая сна, бессонные ночи и стресс разъедали внешность, отшлифованную изнурительной работой и баснословно дорогими процедурами. Выход, конечно, был – отказаться от привычного образа жизни, вернее сказать, отказаться от собственно жизни – и тогда оставшихся денег хватит лет на пять или, может, даже больше, если существовать уж совсем скромно, если же вернуться домой к дряхлым родственникам, то может хватить и им и ей на всю оставшуюся жизнь. Впрочем, слово жизнь в этом контексте она никогда не смогла бы употребить.

«Зачем? – спрашивала она себя бессонными ночами, глядя напряженными невидящими глазами в темный квадрат окна и почти физически ощущая, как разъедают кожу, расползаясь по лицу невидимые до поры морщины, – зачем было покупать за тридцать тысяч долларов костюм „от кутюр“ у Шанель и платить двенадцать тысяч за сумочку от „Картье“ с застежками восемнадцатикаратного золота…»

«Зачем? – возражала она себе. – А вспомни, что ты почувствовала, когда в костюме только что с парижского подиума ты появилась на московской тусовке, вспомни, как все они притихли и смотрели на тебя, вспомни, как заискивали перед тобой те, кто еще несколько лет назад не видел тебя в упор и, не замечая даже того, оскорблял больно и памятно».

«Подожди немного, – продолжала она изнурительный спор, – совсем немного, и времена эти вернутся, только уже навсегда. И стоило тратить так много, чтобы привыкнуть к свежим бретонским устрицам в парижском „Каскаде“, чтобы забывать о них, давясь плавленым сырком…»

Ей шел двадцать шестой год. Она так и не удосужилась получить хоть какое-то образование, хотя дважды начинала учиться в очень престижных институтах, она так и не смогла заставить себя притвориться глупее, чем она была на самом деле, и выгодно выйти замуж, она не справилась со своей гордыней, на долгое время скрученной в бараний рог, но просочившейся на волю и ставшей там самостоятельной силой, и не заставила себя жить за счет многочисленных своих мужчин, ей нравилось дразнить обладателей платиновых кредиток, расплачиваясь за себя самостоятельно, она не поклонилась вовремя сильным мира сего и не просочилась в какой-либо доходный бизнес, она любила и помнила почти наизусть Булгакова, а он учил: «Никогда ничего не просите, никогда и ничего, особенно у тех, кто сильнее вас…» Ей шел двадцать шестой год – и все чаще она склонялась к мысли, что это последний год ее жизни.