Мартина Моно - Туча

Издалека дом Ван Ден Брандтов с широко раскрытыми окнами, должно быть, походил на фонарик. По всей лестнице, что вела из сада к морю, раздавался смех. Наступил час конфетти и бумажных колпаков. Брандт в костюме мушкетера гарцевал по галерее перед веселящейся толпой, которая расхватывала колпаки клоунов и волшебников и ковбойские шляпы. Моника легким движением фокусника вытащила из своей перчатки газовый шарф, но раскрыть секрет этого трюка не захотела. Оркестр играл так, как будто от этого зависела вся жизнь музыкантов.

– Губернатор, виски, – сказала Кэтрин, – я ведь знаю, что вы не прочь.

Губернатор любит виски, а вместе с ним и весь штат Калифорния пребывает в состоянии легкого опьянения.

– Выпьем за нашу сделку, – сказал Брандт.

Его «трюк» и «высшие интересы Соединенных Штатов» сделали свое дело. Нужный человек был покорен. Настоящее французское шампанское скрепило соглашение.

Кэтрин, у которой немного кружилась голова, выслушивала комплименты гостей. Она уже подумывала о том, что им пора расходиться. Нужно было пить шампанское, а желания у нее не было. В такой момент, думала она, Софи, жена Бромфилда, подала бы фруктовый сок. Это было бы кстати. Хотя самоуверенность Софи иногда и раздражала ее. На борт яхты Патриции она, конечно, заставила погрузить больше ящиков с райскими яблочками, чем с виски. Было бы крайне неприятно, если бы Патриция много пила. Она была полна такой нетронутой чистоты, что тяжесть опьянения казалась несовместимой с ее свежестью. Посреди океана Патриция была на своем месте… Патриция, непостоянная и поразительная, как морская пена и соленый воздух, Патриция – море и ветер – совсем не была создана для подобных балов, где накрашенные женщины тускнеют так быстро, где пудра сыплется с блестящих носов и влажных рук.

– Чин-чин, – говорит Кэтрин.

Брандт подал Кэтрин бокал. Она выпила. Несмотря на духоту и жару, она была так же прекрасна и безупречна, как и в начале бала. В открытые окна была видна светлая полоса, которая все больше и больше захватывала небо. Начинался день. Электрический свет становился бледным.

– Последний танец, Кэтрин, бал кончается… – сказал Бронсон.

Очень далеко, где-то в глубине дома, за бесчисленными драпировками зазвонил телефон. Телефон в пять часов утра – вещь довольно необычная. Но его почти никто не услышал. Оркестр вопил о мексиканских страстях.

– О да! – говорил Брандт, совершенно размякший, – у меня две дочери…

– Вы нагоняете тоску, Бронсон, – говорила Кэтрин. – Я не люблю старые истории.

Саксофон вкладывал всю свою разочарованную душу в «Те quiero Bcrolinda», [1]– романс о том, как горько еще раз убедиться, что дочери королей не выходят замуж за пастухов.

– Телефон! – услышала Моника.

Это были ее первые слова на балу. Весь вечер она танцевала в манере, свойственной ей одной, – без малейшего движения корпусом, и только длинные ноги ее двигались в такт музыке. Лишь к концу бала из ее белокурых волос, высоко собранных на затылке, выпала прядка, вернее, один локон, это напомнило о том, что и она – простая смертная. Она смотрела на Кэтрин с улыбкой. Не потому ли, что телефонный звонок в пять часов утра редко приносит радость? Значит, можно было предполагать, что Монике свойственно злорадство. Она продолжала танцевать с сыном губернатора, и, когда мимолетная улыбка исчезла, ничего уже нельзя было прочесть в ее широко открытых глазах.

На фоне зеркал, подобно маленькой испуганной крысе, появилась Сюзи, горничная Кэтрин. Она хорошо понимала, что ее появление нарушает гармонию лиц и туалетов. Эти зеркала были созданы не для того, чтобы отражать белые передники и черные платья. Было уже утро. Вдалеке прозвучали заводские гудки, старые «форды» и довоенные «шевроле», автобусы и пешеходы двигались к заводам. Близился час, когда приходящие служанки спешили в дома богатых хозяек, чтобы навести там порядок. Но здесь, в резиденции Ван Ден Брандтов, все еще жили вчерашним днем.«Те quiero. Те quiero», – не веря себе, повторял оркестр. Сюзи понимала, что должна передать важное сообщение. Ей всегда казалось, что то, что происходило с ее хозяевами, должно быть более трагично, чем могущее произойти с нею самой. У нее был брат, который погиб в шахте. Мать горько плакала. Матери всегда плачут – и никто не находит в этом ничего удивительного. Для Сюзи это тоже было большим горем. Брат был на год старше ее и иногда, пока она еще не служила, водил ее на танцы. Странно, там звучала та же музыка, но все было по-другому. «Те quiero» – что это значит? И почему несчастья многих людей считаются чем-то нормальным? Проходя мимо зеркал, она украдкой осматривала себя. Ведь это спешащий, осторожный черный микроб!