Ева Весельницкая - Не женское это дело…

Библиотекарь был респектабелен, элегантен и интеллигентно высокомерен.

Необыкновенное совпадение множества событий привело ее в компании со Сказочницей в это модное кафе на встречу с ним. Сказочница просто прихватила ее с собой, как прихватывают зонтик или ридикюль, «случайно» встретив на улице, когда она уже практически оставила попытки найти ее в лабиринте улочек старого города.

Разнеженный жарой, за окном, как в мираже, виднелся центр города, уставшие от непривычной духоты улицы, люди, дома и машины лениво передвигались, замирая при первой же возможности, прячась в тени или прохладе надрывающихся от непосильно работы кондиционеров.

– О чем вы говорите, какие достойнейшие, кто выбирать будет, кому это позволено?

Она наблюдала за виртуозной игрой Сказочницы, которая вот уже скоро час, как изображала то почтительное внимание, то милую глупость очаровательной женщины.

– Мы же на базаре живем. Нам бы выгодно купить, удачно продать, нам жить нравится, а что за жизнь без людей?

Что– то в ней вдруг неуловимо изменилось, внутри щебечущего голоса явственно почувствовалась звенящая металлическая нота.

Есть вещи для нас непреложные – каждый человек от Бога. И к каждому должно относится так, как будто он и есть тот самый достойнейший и избранный. И при всем уважении, это черта, которую я не могу и не хочу перешагнуть.

Она чуть не прозевала эту «битву титанов».

Густой голубоватый туман стал заполнять пространство, лишая сознание четкости восприятия и способности к внятному выражению. Еще чуть– чуть и он окутает все вокруг, но легкий ветерок, искрящийся и прозрачный, подул, будто со всех сторон сразу, и вот уже только редкие клочья остались от опасного облака. На смену туману, взявшееся неизвестно откуда, стало опускаться на них нечто похожее на плотное ватное одеяло, неся угрозу и напряжение, и опять ветер, теперь уже куда более сильный, с крупинками льда закрутился в вихрь, унося беду.

Сказочница, уже не прячась, прямо и жестко, смотрела на Библиотекаря, который выглядел неожиданно постаревшим, уставшим и растерянным. Ее глаза, обычно цвета еще не зрелого крыжовника, что само по себе достаточно необычно неожиданно оказались цвета льда и были также, как лед, холодны.

– Боже, я опять, как всегда выпала из времени! Нет меня точно, когда-нибудь уже окончательно не простят.

Делая все одновременно, – прощаясь, собирая свои постоянные, изящные пакеты и пакетики, роясь в сумочке в поисках ключей от машины, отвечая на внезапно посыпавшиеся один за другим звонки, она мгновенно превратилась опять в то, что все так привыкли видеть и чем бесконечно восхищались – в гремучую смесь дурдома и фейерверка.

Женщины, изображенные на картине, взирали на толпу, собравшуюся на вернисаж со спокойной уверенностью богинь, которыми собственно и являлись. Посвященные жрицы, по какой-то только им одним известной причине, вышедшие к людям, смущая и одновременно притягивая их своим видом, своими взглядами, своей открытостью и абсолютной недостижимостью.

– Я сама читала в журнале. Он был допущен в тайный женский монастырь в Египте.

– Не в Египте, а в Азии. И не в монастырь, а в эзотерическую женскую школу.

– Да это просто рекламный трюк.

– Трюк или не трюк, а смотреть на них страшно. Они как живые.

– Не хотел бы я встретиться с этими живыми.

– Ну, это ты зря.

Кокетливый смех, мрачноватый хохот, издевательское хихикание, слились в разнообразную переливающуюся волну. Посвященные, живые, присутствовавшие в зале, и запечатленные на картине, веселились, как девчонки первоклассницы, играя мужским смятением, гордыней, изредка вспыхивающей агрессией и более или менее удачно скрываемым вожделением.

– Вы, должно быть, не раз слышали: мужчины бояться женщин, женщины – себя.

– Эти, похоже, уже не бояться.

– Представляешь, до чего их бояться мужчины.

– Судьба твоей картины, она, что совсем тебя не интересует?

Когда вернисаж необыкновенной картины, по всей вероятности первого и единственного в мире свидетельства женского эзотерического мира, неожиданно закончился ее покупкой за не малые деньги, человеком не только пожелавшим остаться не известным, но и предупредившим, что теперь ее долго никто не увидит, это казалось изящной интригой. Но последнее время картина все чаще всплывала в памяти, и ей стало казаться, что она ни как не может принять какое-то очень важное сообщение, которое исходит от нее.