Эрик Маккормак - Первая труба к бою против чудовищного строя женщин

Прогулка отнюдь не пришлась мне по душе. Солнце висело низко, быстро надвигались сумерки, и прежде я никогда не попадал в такую жару. Непривычными были и укусы москитов. Поначалу они казались пустяковыми, но вскоре отчаянно зачесались. Коричневые мухи жалили меня, а другие мошки, помельче, иголками впивались в шею. Чемодан становился все тяжелее. Я уповал на то, что мы быстро доберемся до тетиного дома, но мы прошли все закоулки, и мощеная дорога закончилась. Теперь мы стояли перед широким проемом в крепостной стене. Тяжелые деревянные ворота с медным фахверком были полуоткрыты.

Тетя прошла в ворота, и я последовал за ней.

Мы побрели дальше по пыльной тропе, которая вела по залитой лавой долине и очень медленно поднималась в гору. Я видел, как тропинка сужается вдали и превращается в карандашный штрих. Тетя шагала вперед, не говоря ни слова.

Мы шли и шли, сумрак сгущался, и в нем постепенно растворялась черная гора. Мне было жарко, я вспотел. Заунывные сирены комариных налетов казались все более злобными и враждебными. Ботинки налились свинцом. Чемодан мертвым грузом гнул меня к земле, вытягивая все силы. Подкатывала дурнота. Того и гляди вырвет. Тетя шаркала ногами впереди, не предлагая помочь, она лишь молча останавливалась и дожидалась, пока я переложу чемодан в другую руку или почешусь. Я уже ненавидел ее. Не мог ни о чем думать – только о гнетущей тяжести, зуде, тошноте, ненависти. Еще немного, думал я, и я улягусь прямо на дорогу и здесь усну.

И тут мы наконец добрались до цели.

Дорожка обогнула большой язык лавы у самого подножия горы. Мы подошли к знаку, еще смутно различимому в сумерках: «Сельскохозяйственная станция». Рядом стоял каменный коттедж с верандой; на передний двор вела железная калитка. Тетя отворила ее и придержала, чтобы я прошел.

Меня лихорадило. В то мгновение, когда я миновал калитку, сумрак превратился в сплошную черноту и разом поглотил черную гору и коттедж. Чудовищная тьма испугала меня, и я остановился, вцепившись в чемодан, будто в якорь. Кто-то взял меня за плечо.

– Сюда, Эндрю! – Тетя провела меня еще несколько шагов. Я слышал, как она возится с защелкой, потом дверь, открываясь, заскрипела. Мы прошли в большую комнату, тускло освещенную масляной лампой, свисавшей с потолочной балки. Я поставил чемодан.

– Норман! Мы уже здесь! – воскликнула тетя. – Мы здесь.

Она выпустила мою руку и остановилась позади, опустив руки мне на плечи. Так, словно я был ее приношением – или щитом.

Я разглядел какую-то фигуру в кресле, в дальнем углу этой темной комнаты.

– Вот мой племянник, – сказала тетя. – Это Эндрю Полмрак.

Мужской голос, глубокий и сильный бас, ответил ей:

– Хорошо. Теперь можно ужинать.

Так я познакомился с островом Святого Иуды и своей новой семьей. В первые дни тетя Лиззи кратко расспросила меня о болезни и смерти матери. Говорила она мало, хотя постоянно следила за мной и улыбалась, если мы встречались глазами. Мне казалось, она хотела быть со мной поласковее, но что-то ей мешало. Впрочем, мой приезд ее, похоже, не расстроил.

Что касается дяди, Нормана Бека, то он почти не обращал на меня внимания. В день прибытия, услышав густой голос, я вообразил его великаном, но дядя, хоть и высокого роста, был очень худ, волосы у него седели, щеки ввалились, плечи горбились. В самую жару он носил черный вязаный свитер, словно инеем присыпанный на плечах перхотью. К Лиззи и ко мне он обращался редко, и никогда – по имени. От него исходил холод: я заметил, что даже москиты облетают его стороной. Если и было в этом человеке тепло, все оно поглощалось работой в огороде за коттеджем и его увлечением – астрономией.

За огородом дядя ухаживал профессионально: по образованию он был ботаником и вел на острове правительственный проект – выяснял, какие овощи севера смогут прижиться в этом климате. Казенный огород примыкал к дому, размерами не уступал коттеджу и был обнесен стеной из обломков лавы, кое-как наваленных друг на друга. Год за годом корабли доставляли сюда тонны почвы из северного полушария. Дядя экспериментировал с различными видами салата, картофеля, моркови и репы. Он выхаживал их с величайшей преданностью, однако, несмотря на все его заботы, после многообещающего начала растения гнили на корню.

На следующий день после моего приезда Лиззи послала меня в огород позвать дядю к ланчу. Он сидел на корточках посреди картофельной грядки и что-то изучал. Жестом подозвал меня и показал насекомое, будто бы сложенное из больших спичек, – оно пряталось под листьями картофеля. Насекомое немного смахивало на дядю: клонилось вперед, сложив передние ножки, словно истощенный монах.