Леонард Коэн - Прекрасные неудачники

– Ф.! Не ешь бородавки!

– Я буду жрать бородавки перед всем миром. И тебе советую.

– Я жду, пока они сойдут.

– Что?

– Жду, пока сойдут.

– Сойдут?

Ф. ударил себя по лбу и побежал вдоль кабинок, будто человек, что будит всю деревню, распахивая дверцы и обращаясь к каждому скрюченному автомату.

– Выходите, выходите, – кричал Ф. – Он ждет, пока они сойдут. Выходите, взгляните на жалкую личность, которая ждет, пока они сойдут.

Спотыкаясь и путаясь в спущенных штанах, мои стреноженные одноклассники высыпали из кабинок, неловко шаркая в трусах без резинок. Они выскочили, некоторые посреди мастурбации, комиксы посыпались с колен, романтические комментарии, нацарапанные на лакированных дверях, недочитаны. Они сгрудились вокруг нас, желая лицезреть очередное чудачество Ф. Ф. рванул мне руку в воздух, как боксеру-победителю, и я повис под его рукой, мое тело усохло, точно пачка табака, выставленная на аукцион карликом-посыльным из «Лиггетт и Майерс» [113].

– Не издевайся надо мной, Ф., – взмолился я.

– Подойдите, парни. Взгляните на человека, который может ждать. Взгляните на человека, у которого в запасе тысяча лет.

Гроздья их лиц недоверчиво закачались.

– Я бы такого ни на что не променял, – сказал один.

– Ха-ха-ха.

Ф. без предупреждения отпустил мою руку, и я грудой упал к его ногам. Он поставил свою сиротскую туфлю мне на большой палец, надавив ровно настолько, чтобы я отказался от мысли о побеге.

– Под моей ногой – рука, которая просто попрощалась с миллионом бородавок.

– Хо-хо.

– Во хуйня!

О Читатель, понимаешь ли ты, что это пишет человек? Человек вроде тебя, жаждавший иметь героическое сердце. В арктическом одиночестве пишет человек – человек, который ненавидит свою память и помнит все, который когда-то был горд, как и ты, любил общество, как только умеет сирота, любил его, как лазутчик в земле, текущей млеком и медом. Этот особенно бесстрашный пассаж пишет человек вроде тебя, который, как и ты, мечтал о лидерстве и благодарности. Нет, нет, пожалуйста, только не судороги, не судороги. Уберите судороги, и я обещаю никогда больше не прерываться, я клянусь, о Боги и Богини Чистого Факта.

– Хо-хо.

– Бесценно.

Ранним утром это все случилось. Солнце почти не светило за запертыми матовыми окнами сортира, но лампы нам разрешалось включать по утрам только зимой. Грязный аквариумный свет, в котором вещи способны лишь слабо поблескивать, как полдоллара, спрятанные в маленькой банке из-под вазелина. У каждой белой раковины, у каждого штыря на стенах между кабинками (чтобы нельзя было залезть) стояла банка вазелина. Ярче не было голых коленок моей презрительной аудитории, белее не было грязно-белых голеней склизких мальчиков постарше, у которых начали расти волосы. Своим вздохом Ф. прекратил их смех. Я пытался поймать его взгляд, чтобы взмолиться. В ожидании наказания лежал я на мраморном полу цвета вазелина. Он начал свою речь беспристрастно, но я знал, что за этим последует.

– Некоторые считают, что бородавки сойдут. Некоторые придерживаются мнения, что бородавки со временем исчезнут. Некоторые вообще отказываются говорить о бородавках. Есть даже такие, кто отрицает существование бородавок. Есть те, кто считают бородавки красивыми и растят их, как только те появляются. Некоторые утверждают, что бородавки полезны, поддаются воспитанию и могут научиться говорить. Существуют эксперты по данному вопросу. Разрабатываются теории относительно методик. Первоначально использовались грубые методы. Вокруг идеи о том, что бородавки нельзя принуждать, сформировалась школа. Радикальное крыло придерживается мнения, что бородавки могут выучить лишь языки китайской группы. Экстремисты настаивают, что ошибочно заставлять бородавки учить любой человеческий язык, поскольку существует уникальный бородавочный язык, который преподавателям неплохо бы для начала выучить. Крайне немногочисленные личности, находящиеся не вполне в своем уме, утверждают, что бородавки разговорчивы, были такими всегда, и нам нужно лишь научиться слушать.

– Ближе к делу, Ф.

– А что?

– Долго еще до пыток?

Наскучив им своим бесстрашием, Ф. перешел к решающей части своего символа веры. Он перенес вес на пятку, я завизжал. Внезапно все стало, как использованный вазелин, лампы – как дырки в плывущих дохлых пескарях, и возникло такое чувство, будто все унитазы забиты, а учителя сейчас придут и узнают о нас слишком много.