Чарльз Сноу - Пора надежд

Сказал он это, не подумав, с ничем не оправданной жестокостью. И эта неоправданная жестокость не могла не произвести на ребенка страшного впечатления — более страшного, чем первое знакомство с похотью. Мне было больно, стыдно, но еще сильнее обуревала меня злость, — я готов был схватить ассигнацию и на глазах у Пека разорвать ее на мелкие кусочки.

— Позволь мне дать тебе один совет, дружок, — благодушно продолжал Пек. — В конечном счете он тебе сослужит недурную службу. Ты ведь способный мальчик, и я забочусь прежде всего о твоем будущем. Потому-то я и хочу дать тебе этот совет. Бить на эффект вовсе не так уж трудно, Элиот! Но подлинным испытанием характера для таких способных мальчиков, как ты, может быть лишь упорный труд и выполнение своего долга без расчета на награду. Запомни эти мои слова.

Словно сквозь сон я услышал подобострастное хихиканье учеников. Когда я повернулся к классу лицом и пошел на место, смех немного утих, но тут же возобновился, ибо Пек сказал:

— Скоро я и сам последую этому совету, стану выполнять свой долг и начну упорно трудиться без всякого расчета на награду, иными словами, буду объяснять геометрические теоремы тупицам, которым до конца своей жизни не вбить их в свои пустые головы. Но сначала покончим с пожертвованиями. Итак, с благодарностью принимаем всякое доброхотное деяние. Финглтон!

— Два шиллинга, сэр.

— Фрир!

— Шиллинг.

Я смотрел и слушал, раздираемый гневом и болью.

В обеденный перерыв Джек Коутери остановил меня на дворе. Это был живой, энергичный мальчик, маленький, но сильный, с большими то смешливыми, то печальными глазами драматического актера.

— Не надо расстраиваться из-за Пека, — весело и доброжелательно сказал он.

— А я нисколько и не расстраиваюсь.

— Ты побелел, как простыня. Я думал, что ты сейчас заревешь.

У меня не было привычки сквернословить, как у большинства моих сверстников, — мама иначе воспитала меня. Но сейчас все мои муки, злоба и гнев вылились в ужасающее ругательство. Джек Коутери даже растерялся.

— Ну, ты уж совсем распоясался! — заметил он.

По дороге к трамвайной остановке, где пути наши расходились, он не вытерпел и спросил:

— А старик твой и в самом деле увяз в долгах?

— В известной мере, — сказал я, пытаясь скрыть истину и в то же время не прибегая к явной лжи: мне хотелось напустить туману, чтобы не выдать своего горя. — В известной мере. Вопрос этот очень сложный, речь идет о… банкротстве. — И со всей важностью, на какую я был способен, я добавил: — Все сейчас в руках стряпчего.

— А у моего отца все в порядке, — в свою очередь напуская на себя важность, объявил Джек Коутери. — Я мог бы внести сегодня гораздо больше. Старик мой зашибает бешеные деньги, хоть и не любит признаваться в этом. Он дал бы мне и фунт, если б я попросил. Но, — он понизил голос до шепота, и глаза его загорелись, — но фунт этот я оставлю про запас, для кое-чего другого.

Дома мама встретила меня нетерпеливым вопросом:

— Ну, как восприняли твой взнос, сынок?

— Неплохо, — ответил я.

— А дал кто-нибудь больше десяти шиллингов?

— Нет. В нашем классе таких не было.

Мать выпрямилась и кивнула.

— Значит, мы пожертвовали больше всех?

— О да.

— А какая была самая крупная сумма после нашей?

— Пять шиллингов, — сказал я.

— Значит, мы дали в два раза больше, — с довольным видом улыбнулась мама. Но интуиция подсказывала ей, что тут что-то не так. — А что же сказали по этому поводу, сынок?

— Поблагодарили, конечно.

— Кто принимал пожертвования? — спросила она.

— Мистер Пек.

— Он остался доволен тобой?

— Ну конечно, — отрезал я.

— Я хочу, чтобы ты слово в слово повторил мне все, что он сказал, — потребовала мама, отчасти из тщеславия, отчасти из желания понять, что меня гнетет.

— Сейчас не могу, мама. Мне надо поскорее вернуться в школу. Вечером я тебе все расскажу.

— Какой же ты неблагодарный! — сказала мама. — Скольких усилий мне стоило добыть тебе эти деньги! Неужели я не заслужила того, чтобы ты рассказал мне все сейчас же?

— Я вечером расскажу.

— Можешь не беспокоиться, если тебе это так трудно, — высокомерно произнесла мама, решив, что я не люблю ее.

— Вовсе не трудно, мама, вечером я все расскажу, — повторил я, не зная, куда девать глаза.

В тот вечер я не пошел из школы домой, а долго бродил один вдоль канала. Поднимался туман, такой же легкий и прозрачный, как утром, но сейчас он яростно клубился, окутывая мосты, склады и росшие на берегу деревья, и ничуть не радовал моего взора. За время моих скитаний в тумане я придумал историю, которая должна была вполне удовлетворить маму: как мистер Пек сказал, что мой поступок служит примером для всего класса; как он рассказал об этом другим учителям; как кто-то из них заявил, что мои родители — сознательные люди. Я подобрал подходящие к случаю выражения. У меня хватило здравого смысла придать им правдоподобное звучание и добавить несколько пренебрежительных фраз, якобы брошенных завистливыми одноклассниками.