Олег Куваев - К вам и сразу обратно

Тем и спаслись, даже гриппа никто не зацепил. Пахли потом изнутри и снаружи ровно месяц. До сих пор Андрей не переносит запаха одеколона. Но сейчас словно тот самый дождик растекается внутри.

– Выпью!

Андрей достал спирт, вылил в кружку, несильно разбавил водой, нарезал рыбы. Спирт резко осушил рот и горло. В желудке заполыхало, словно замерзший путник разложил там костер. Андрей понюхал кусок рыбы, медленно пожевал и глянул на паутину. Висит… Ладно… Он двинул посуду в сторону и достал мешочек с махоркой. Клочок газеты от грязных пальцев почернел. Андрей второй раз рассматривал их, словно они были чужие. Пальцы распухли. Такие руки в тундре у всех. Любая, самая маленькая царапина заживает не меньше месяца, долго гноится, и не помогает ни бинт, ни йод. Тем более каждый день в воде и в соли. Мишка прошлый раз обещал достать какую-то панацею: мазь с антибиотиками. Сидит сейчас небось в ванне и икает. И думает, что вспоминает его очень красивая девушка. Ошибаешься, милый, это я тебя вспоминаю. Квартиру ты получил в новом доме, с ваннами стали на Севере квартиры строить. А я когда последний раз в ванне сидел? Давно это было. На улице прогромыхивали трамваи, на табуретке лежали нейлоновая сорочка и белоснежное махровое полотенце. А мимо двери торопливо постукивали каблучки. Туда-обратно, туда-обратно. Звенела посуда… Давно это было… Туда-обратно… каблучки…

В ином мире, другом измерении, и он был тогда кем-то вторым. Или первым, сейчас вот… вторым.

Ладно, ни к чему все это. Интеллигентщина, так сказать. За мотор надо браться. Докурив цигарку, Андрей притащил с улицы мотор, снял кожух и поставил рядом со столом, уперев в нары. Ключ для маховика где-то затерялся, и он пользовался большим по размеру, подкладывая стальную пластинку. Когда он совсем уже приладился, пластинка выскочила, ключ под сильным нажимом резко повернулся вправо, и свободный конец его полоснул большой палец и тыльную сторону ладони левой руки, державшей мотор. Из побелевшей на несколько секунд раны хлынула кровь. Андрей несколько раз тряхнул рукой, и кровь полетела на пол.

– Опять начался денечек, – процедил Андрей.

Он зло посмотрел на мотор, потом перевел взгляд на стены. И опять полезла в глаза лохматая конопатка, паутина эта. Эх!…

…И вдруг сознание его раздвоилось, и тело тоже. Как-то внезапно стало два Андрея, и один из них рванулся из избы вверх. Он поднимался все выше и далеко внизу видел просторы тундры и языки тайги, хмуро ползущей к северу, снег, лед и лабиринт сопок.

Чем выше он поднимался, тем ослепительнее становился свет, в свете этом плескались в южных морях загорелые женщины, смеялись люди, детишки, огромные самолеты брали на борт сразу по восемьдесят пассажиров. Это же надо – восемьдесят! Теплел свет, манили огнями и силуэты огромных городов, океанские корабли тяжко и в то же время невесомо отваливали от причалов. И все сменялись смеющиеся лица.

А посреди этого пульсирующего мира притаилось замерзшее озеро с маленькой избушкой на берегу. В избушке той на грязных нарах сидел сгорбленный человек, и кровь стекала у него с руки на пол.

…Он вспомнил вдруг один момент своей жизни, давно и тщательно похороненный в памяти. Тогда он очень любил себя. Было такое забалдение. Он хотел стать человеком-символом. Тщеславие гнало его дальше. Он не хотел прославиться в какой-то узкой области. Он хотел быть вообще. Великий Человек Вообще. Обаяние, ум, красота и фейерверк сверкающих дел, за какое бы он ни схватился. Он даже знал, как он должен выглядеть внешне. Загорелый, белозубый, да-да, тонкий юмор. Ах, пошляк. Вылечила его от этой глупости армия, куда он попал вовремя. Вовремя взял его в оборот старшина Семененко и на простых жизненных примерах научил уважать тех, кто в казарме, заставил забыть свой сверкающий лик. Так что же в итоге? В итоге «гордое одиночество», как с неподражаемым хохлацким акцентом говорил старшина Семененко. Так чему научили тебя прошедшие после армии годы, кроме профессии журналиста и рыбака? Или слова «на ошибках учимся» не более как утешительное бормотание у постели смертельно больного? Досада, досада! Нет Великих Людей Вообще. «Мне плевать, что ты гордый, – говорил старшина Семененко. – Ты выскреби пол в казарме, чтобы в нем потолок отражался, ты вычисти с любовью, извиняюсь, сортир, и я буду тебя уважать. Без этого я тебя уважать не буду…»

Андрей стремительно встал со скамьи. Торопливо заходил по избе, но потом тундровая привычка серьезно и детально собираться в любую дорогу пересилила, и он достал рюкзак, положил в него последнюю буханку хлеба, несколько коробков спичек, пачку чая и соли, папиросы, кусок оленины, сходил в ледник и принес трех крупных, килограммов по пять, копченых гольцов. Сверху засунул кружку, котелок и оленьи торбаса. На лямки рюкзака привязал большую оленью шкуру. В тундре, как в море, собираешься на день, готовь запас на неделю. После последнего ненастья должна продержаться несколько дней хорошая погода, но кто его знает.