Дина Рубина: Дюжина слов об Октябре (сборник)

У нее случилась задержка.

Пиздец. Мы уже съехались.

Я надеялся, что она сделает аборт. Все-таки я собирался убить судью и, возможно, еще пару полицейских. Я был революционером. Человеком с особым состоянием сознания. Анархистом-революционером, который был ментально близок большевикам.

По крайней мере, так было написано в листовке. Я верил в это. Я ничего не планировал на будущее. Пока ребят не поймали, я даже к зубному не ходил – не было смысла. Я знал, что я обречен.

Отцовство с этим слабо сочеталось.

Таня сказала, что оставит ребенка.

Таня сказала, что не скажет ничего Яну.

Таня сказала, что ей на него наплевать.

Она сказала, что на меня ей тоже наплевать, но я должен буду ее потерпеть, пока она не родит ребенка. Для которого, как она сказала, я стану примерным отцом.

Я примерно прикинул дату рождения. Годовщина Октябрьской революции.

Злая ирония, мрачное совпадение.

Таня сказала, что Ян не хотел быть примерным отцом, поэтому они постоянно ссорились.

Вот так новость.

После этого разговора мы перестали трахаться. Через неделю мы перестали разговаривать. Мы не ссорились. Просто Таня превратилась в натянутый нерв. В струну, которая еле заметно подрагивает, издавая неслышимый ухом, но раздражающий психику звук. Находиться с ней в одном пространстве было невыносимо. Про таких людей обычно говорят: «От них фонит».

От Тани дико фонило.

От нее веяло беспросветной тоской.

Я стал избегать ее. Я стал спать на диване на кухне. Я старался как можно меньше ее видеть. Я пару раз даже подумывал покончить с собой.

Серьезно.

Я хотел повеситься.

Я даже купил веревку.

– Зачем тебе веревка? – спросила Таня.

Иногда она удостаивала меня вниманием.

– С ее помощью я планирую убить судью, – мрачно отшутился я.

Если бы Таня спросила, как именно я с помощью веревки собираюсь убить судью, я бы не ответил. Но она не спросила. Он была слишком занята своей депрессией и растущим животом. Всерьез она это не восприняла. О моих делах с Яном и остальными она была не в курсе. Или почти не в курсе.

Чем заметнее становился Танин живот, тем больше она меня ненавидела. Чем больше она меня ненавидела, тем больше я шпионил за судьей. И чем больше я шпионил за судьей, тем на более поздний срок откладывал убийство.

Я был плохим революционером.

Сейчас Одинцов оглашает приговор. Я не запоминаю их сроки. Меня тошнит. Я еду домой.

Неустановленное лицо, неспособное застрелить сорокалетнего судью в парадной, неспособное наладить отношения с любовницей, неспособное покончить с собой. Если бы я убил судью в начале процесса, я бы не считал себя предателем.

По-хорошему надо было найти стукача, конечно. Но я понятия не имел, какая гнида могла сдать Яна и подвести под статью Боряна, Мишу и Серегу. Поставить под угрозу мою жизнь. Жизнь анархиста, который в скором времени станет отцом. Жизнь революционера. Или жизнь предателя. Это как посмотреть.

Неустановленное лицо едет в метро по красной ветке, на «Библиотеке имени Ленина» переходит на серую, выходит. Кутается в пальто, мерзнет. У неустановленного лица саднит палец. Неустановленное лицо шлепает по лужам, оно хочет заболеть. Желательно менингитом, но сойдет и простуда.

– Сойдет и простуда, – бормочу себе под нос и набираю развороченным большим пальцем код на домофоне. Очень неудобно, но я не хочу, чтобы дверь открылась с первого раза.

В подъезде не работает лифт, но даже если бы он работал, то я бы пошел по лестнице. Настолько мне хочется отсрочить встречу с Таней.

Может, я не смогу застрелить судью, но со своей бывшей любовницей я смогу совладать. Я никогда всерьез не думал об этом, но сейчас мне стало кристально ясно.

Единственным возможным стукачом могла быть только она. Вряд ли у нее был злой умысел. Скорее, она хотела прочнее привязать Яна к себе. Она как-то обмолвилась, что видела у него пистолет. Действительно. Откуда ей было знать, что он будет стрелять в ментов?

Я хочу отсрочить встречу с Таней, потому что иду ее убивать.

Я запнулся на лестнице. Дыхание перехватило.

Господи, она же еще и беременна! Неужели я способен убить беременную?

Дверь не заперта, вхожу в прихожую. В нос бьет запах мочи. Включаю свет и вижу на уровне лица женский лобок. Лобок мертвой женщины. Лобок Тани. Делаю шаг назад и смотрю на нее. Синие ноги, синий вздувшийся живот, перекошенное лицо. Торопливо запираю дверь, блюю в туалете, чищу зубы. Моюсь, одеваюсь в чистое. (Для этого приходится пару раз виртуозно обогнуть висящее в петле тело.)