Дина Рубина: Дюжина слов об Октябре (сборник)

«…и мне весьма прискобно предполагать, дорогая моя Ольга Николаевна, что Вы заподозрили во мне чрезмерный избыток гнусного сребролюбия. Будучи уведомлен своими конфидентами о печальном событии, случившемся с Вашим супругом, я посылаю Вам эту фотографическую карточку и прошу принять ее как ничтожный подарок. О каком-либо денежном вознаграждении не может быть и речи…» (Из письма А. Нудельмана к моей бабушке, январь 1906 г.)

На фасаде здания – крупными буквами: «Пушкинский Народный Дом».

Пьяный черносотенец пытается сорвать с подъезда красный флаг. Рабочие дружинники отгоняют его. Двери распахнуты. Народный дом переполнен. И в большом зрительном зале, и в зале для народных устных чтений, и в библиотеке-читальне, и даже в чайной комнате – всюду толпятся люди. Тут и либералы-интеллигенты, и рабочие, и гимназисты, и солдаты. Все кричат, спорят, перебивают друг друга, кто-то безуспешно пытается произнести речь.

Дедушка с бабушкой пробились в большой зал. На сцене выступал пышноволосый смуглый человек в пенсне.

– Товарищи! Граждане! Свободные граждане свободного Кырска! Вам принадлежит власть, сумейте распорядиться этой властью! – говорил человек в пенсне. – Ваш сибирский провинциальный город превратился в настоящую республику! Так будьте же последовательными и принципиальными борцами…

– Кто это? – спросила бабушка.

– Не знаю, – и дедушка обратился к гимназисту с веснушчатым лицом: – Кто это выступает?

– Урицкий. Тихо, не мешайте слушать!..

Но тут поблизости послышались выстрелы, крики. Кто-то объявил гулким басом:

– Там черносотенцы! Без паники! Сохраняйте порядок, товарищи!

Однако многие заметались, бросились к выходу. Толпа вынесла бабушку с дедушкой на улицу.

Возле Народного дома беснуются черносотенцы. Размахивают хоругвями, царскими портретами, патриотическими лозунгами. Затеяли драку с дружинниками, пытаются ворваться в здание. Бьют случайных прохожих.

На ступеньках лежит окровавленный рабочий с посиневшим лицом.

– Вася, мне страшно!

– Не бойся, нас не тронут. Пошли отсюда.

– Что, барышня, свободы захотелось? – спросил незнакомый молодчик, хватая бабушку за воротник пальто.

– Руки прочь! Мерзавец! – И дедушка бросился на обидчика.

Тот рассмеялся, оттолкнул дедушку и вытащил из кармана гирьку на цепочке. Стоял в распахнутом полушубке веселый красавец, мокрые кудрявые волосы из-под сдвинутого картуза, голубая косоворотка, ненавидящие глаза.

«А за что?!» – вдруг тоскливо подумал дедушка. И вскинул руку, чтоб защититься.

Красавец с размаху ударил его, сбил с ног, а потом стал топтать и пинать лакированными сапогами.

Кто-то толкнул бабушку кулаком в спину – она упала, ударилась лбом о случайный кирпич, потеряла сознание.

…а потом она очнулась и встала, и долго искала дедушку, и нашла его, избитого до полусмерти, а потом она долго его выхаживала и выходила, а потом у них родился сын и три дочери, а потом началась война – и дедушку призвали врачом-ветеринаром, и там, на фронте, он заболел чахоткой и умер летом семнадцатого года. А потом, спустя много лет, родился и я, неумелый рассказчик, все помнящий и почти ничего не понимающий в холодном окружающем мире…

У меня в руках – пожелтевший лист бумаги. Это прошение, с которым моя бабушка в 1917 году обратилась к губернскому комиссару Временного правительства Владимиру Крутовскому:

«Прошу выдать мне пенсию или единовременное пособие от казны за безупречную службу мужа Василия М-на, умершего от чахотки в воинском чине старшего ветеринарного фельдшера. После его смерти я осталась одна с четырьмя малолетними детьми без всяких средств к существованию и нуждаюсь в оказании материальной помощи».

Резолюция:

«Просьба не может быть удовлетворена, ибо срок службы Василия М-на недостаточен для предоставления его вдове пенсии или единовременного пособия.

Губернский комиссар Временного правительства

Вот так моя бабушка Ольга Ивановна осталась в разгар революции совсем одна, без копейки денег, с четырьмя детишками на руках. Родители дедушки, проживавшие в далеком Кунгуре, от нее отступились, а ее собственные папа с мамой задолго до этого умерли, не оставив наследства. Да и какое могло остаться наследство от сельского священника? Библия, «Часослов», церковный календарь, две иконы, два золотых крестика на медных цепочках и три золотые монеты. Да еще большой кованый сундук с музыкальным замком, набитый всякой рухлядью.