Светлана Борминская - Дом золотой

Улица, улица моя.

Вся улица вечерами гуляла. Что летом, что зимой, если погода шептала. А с появлением фонарей на заборе Бересклетова Пухляковская и Бродвей отличались друг от друга, пожалуй, только качеством жизни. На Пухляковской качество было поискренней.

– Пойдем, посмотрим на красивую жизнь и кошку твою заберем, – обычно стучала в Фаино боковое окно Маруся в белом своем шерстяном платке, умытая и в сапогах со скрипом, которые шила на заказ.

Пока тетя Маня ждала у порога, Фаина наряжалась в сатиновое платье с красными шашечками, потом выпускала чупрын из-под платка, и они шли под ручку в новых синих телогрейках вдоль по улице.

Мороз щелкал где-то в верхушках березок, звездочки мигали в небе, практически ручной месяц с грузинским носом поглядывал на двух бабок.

И молодыми так гуляли Фаина с Марусей, и старость подошла, совсем даже не страшная она, старость эта. Также переделаешь все дела, попьешь чаю, наведешь красоту и гуляй по родной улице – сколько душа пожелает.

Никто еще не запрещал, ни тогда, ни после.

Конечно, что может быть общего между начальником хранилища отработанного ядерного топлива и кошкой? Какие отношения, ну кроме как угощения генералом драной кошары рыбьим хвостом или кожурой от колбасы.

Но только странные дела творятся, Господи…

Носил, носил генерал Бересклетов серую Тишку по своему участку на руках. И видела это не одна тетя Маня. И как сворачивает бронзовый «Мерседес» на Пухляковскую, и как бежит серая пуховая кошка с нежным мяуканьем на косогор, и как выходит из машины генерал Эдуард Бересклетов и берет Тишку на руки и заносит к себе за ворота в терем за высокий забор.

У Эдуарда, а по-простому Эдика, на даче постоянно работали два, а иногда три солдата. Служили.

Тетя Фаина сперва думала, может, понравился Тише какой молодой солдатик, ведь животные тоже симпатизируют одним людям и абсолютно не выносят других, ну вспомните соседского пса, который гавкает, едва только вы выйдете из дома. Симпатия – не больше, или антипатия – не меньше, тут нет речи о любви. Ну, вот мало ей котов, и все.

Ан нет. Как-то вела тетя Фая корову мимо Эдуардова особняка, ворота были распахнуты, на крыльце сидел Эдуард и смотрел на закат своими оловянными глазами. Старый, весь какой-то хмурый, невидный, хоть и генерал, а ниже на ступеньке сидела ее кошка, Тишка то есть, и смотрела на этого Эдуарда, как девушка Суламифь на царя Соломона, и мурлыкала. На всю улицу мурлыкала, пела песнь занюханному Эдуарду…

Эх!

Написать про любовь – дело нехитрое. Ни для кого. Все мы, в конце-то концов, знаем, что есть – любовь, и даже с чем ее едят. Знаем, плавали, чуть не утонули, но это уж как у кого.

Сим хотелось бы уточнить, что история эта – не фантазия и не сказка. История была, и кошка та жила на свете, и до сих пор жив Эдуард Бересклетов, и дом его деревянный красуется на косогоре все там же.

Единственное, Фаина старательно ни с кем не обсуждала странное поведение своей кошки. Ни с кем абсолютно, ни с соседями, ни с сестрой Зоей, даже с котятами про их мать не говорила.

Эта дивная нечеловеческая любовь тетю Фаю приводила в великое смущение, тревожное изумление – не кажется ли ей все это? В уме ли она сама, тетя Фая, подозревая кошку в страстной связи с генералом? Ведь это ни в какие ворота не лезет. Да-а-а…

Даже с соседкой Маней Подковыркиной, которая пустомелила направо-налево и зря, и не зря. В общем, хоть и знала Фаина Маню с незапамятных времен, когда земляника росла прямо на улице, а старалась не говорить про свою красавицу кошку и ее сердечные дела с этой Маней, у которой язык, как Владимирская дорога, – длинный, пыльный и вдобавок без костей.

Как можно обсуждать янтари кошачьих глаз?.. И голосишко у кошки, когда она бежала от родной калитки к бронзовому «Мерседесу», звенел навроде хрусталя. Ах!

Сердцем тетя Фаина чувствовала, но разум напрочь отвергал такое.

– Кормит он тебя там, видно, окорочками куриными, – наморщив лоб, ворчала тетя Фая и, покушав творогу с чаем, ложилась спать. Котята, объевшись творога, мурчали громко-громко:

– Не хрундучите, спать мешаете, – советовала, потом приказывала, наконец просила тетя Фая котят, но они мурчали, как два заварных чайника.

– Хрундучат все, хрундучат!

И снился Фаине Александровне любопытный, но такой неправильный сон, и лучше не говорить про него, забыть, забыть! Ну ладно.