Вероника Кунгурцева - Сад

Закрыв глаза… Наверное, так любят слепые.

Хочется окружить ладонями голову любимого, соединив ладони на его макушке (надавливая, чтоб он ощутил их тяжесть), потом пальцы левой руки раскоснутся, расстанутся с пальцами правой, ладони — по отдельности — устремятся вниз (но обращены они будут к небу), слева и справа легко обегая тело любимого — по округлостям ушей, изгибу шеи, замерев на мгновение под горячим подбородком (подбородок опускается, прижимая ладони к груди), по плечам, рукам, проплыв по бокам, сузившимся книзу, по бедрам, плавным изгибам ног… а жаркими губами касаешься попеременно лица, детских сосков, живота, пламени. Ладони замирают внизу, у краев пяток, обреченно воткнувшись в пол кончиками пальцев, и ты замираешь — коленопреклоненной, разметав по полу волосы.

И наступило утро.

Он вынес в сад колченогий круглый столик. Он положил на него листы белой бумаги, он сел на скамейку под хурмой. Надя глядела на него из окна.

Он нагибался над столом, писал что-то, потом откидывался на спинку скамейки, закидывал руки за голову — глядел в просветы среди листвы, хмурил тонкие светлые брови, опять наклонялся над столом, подняв голову — увидел ее в окне.

— Иди ко мне…

— Я не буду мешать?

— Что ты…

Она села рядом. Он, улыбаясь, смотрел на нее. И снова склонялся над столом. Он был рядом. Надя закрыла глаза.

Надя открыла глаза.

По воздуху прокатилось колесо из двух бабочек. Желтое колесо. Деревья встрепенулись, зашелестели листвой, запятнанной солнцем. И мошка откуда ни возьмись — вьется, как смерч, сверлящий небо. Стена дома — давно не беленная, выгоревшая, а на ней — тени от качающихся ветвей, тени листьев на стене — искривленные и увеличенные, точно отраженные в кривом зеркале.

Шум нарастал, втягивал ее в себя. Она поднялась, завороженная. Ветер дышал ей в душу.

И ветви хурмы, отягощенные зелеными пока плодами, качались степенно, тяжело. Весь свод дерева, откуда срывались и падали с грохотом на крышу сарая или с тупым стуком на землю лишние плоды, качался тяжело, вот-вот готовый рухнуть.

А поодаль, слева, за малинником, — персиковое дерево с узкими своими листьями — они дрожат и переплетаются, как пальцы.

И дальше — изогнутый длинный лист кукурузы виднеется в просвете между персиком и смородиной — он изгибается, играет на ветру, будто кошачий хвост.

А потом — свободное пространство грядок, и — купол огромной старой груши, и в куполе — рваный промежуток дымной синевы, будто кто-то зажег позади дерева костер, только это не дым — это гора синеет в просвете.

И шум вокруг нарастал, втягивал ее в себя — она шла среди ветра, и маленькие серые птички с рыжей искрой в оперении вспархивали отовсюду: из мандариновых деревьев, затянутых фасолью, похожих на воздушные шары, готовые к полету, из грядок с огурцами, что были ей по пояс, из черкесского фундука, из непочатой травы, — они разлетались во все стороны, как брызги, будто ею плеснули, как водой, а они — ее летящие брызги.

Она летела по саду в колеснице, запряженной птицами.

И она опустилась на скамейку, она вернулась к нему.

Она взглянула на него — и сердце ее затрепетало.

Созерцание любимого лица, и вот…

Восторг рвется наружу, топот маленьких звонких копытцев, от которых узоры в душе — как в мягкой глине. Белый конь. Белый восторг. Поднебесный топот копыт, высекающих из души искры светлой радости, летящие к небу. И искры эти хочется уловить и рассыпать по горизонтали листа, чтоб они сияли, мерцали, горели тут и там, то тут, то там. Искры небесные, искры любви, чтоб стали достоянием всех, а не одного только неба.

Она взяла его за руку: она проникла в него, стала им. Она поняла его, поняла, как, в какие моменты рождаются стихи.

Она закрыла глаза.

Осень была веселой. Без дождей. Два дерева хурмы — одно у самых окон, другое в пяти шагах от первого — освободились от листьев, листья, побуревшие, но все еще плотные, жесткие (не то что пергаментная листва фундука), толстым ковром покрывали землю — под кронами деревьев они лежали в два-три слоя. Деревья были голыми, без листвы, но сплошь в золотых плодах, будто в крохотных солнышках. Какая-то необыкновенная солнечная галактика вспыхнула за окнами.

Надя подцепляла солнца снималкой на длинном шесте с веревкой, железный зев открывался, прикусывая солнце, Надя вращала шестом, откручивая плод, и опускала шест с добычей на землю, тянула на себя веревку — железная пасть открывалась и выпускала солнце, оно, прокатившись несколько шагов, замирало. Уже целая груда солнц сияла на бурой листве. На сегодня хватит, решила Надя.