Юлиан Кавалец - Современная польская повесть - 70-е годы

И наконец я настиг Б. М., передо мной спокойные глаза человека, находящегося в сознании; но находящегося в сознании благодаря шуткам и — можно сказать — ироническим проказам смерти, которой вот-вот наскучит игра в мимолетную благосклонность; поэтому я не должен медлить, я должен спешить.

Человек из карательной группы, забравшийся на дерево, сказал — готово, — и правая нога Б. М. в высоком сапоге быстро отлетела назад, поскольку дело решал хороший размах; через какую-то долю секунды она стремительно уткнется в препятствие, развалит его, рассыплет, превратит в груду разбросанных по земле черных торфяных брикетов.

— Я сын А. В., перед вами Я. В., доктор социологии, — так ответил я на немой возрос Б. М. и членов его семьи; и этим ответом наверняка воспользовалась смерть, приобщив его к своим играм и забавам, одарив умирающего еще одной минутой сознания; Б. М. сделал головой едва заметный утвердительный кивок и замер; зато правая рука долго еще не могла успокоиться; она то выпрямлялась, разгибала ладонь, как бы желая пожать руку, то вновь сжималась, словно хватала оружие; указательный палец выбился из шеренги пальцев и двигался сам по себе, как бы находясь в ободке курка.

Правая ступня Б. М. с широкого размаха ударила по торфяному постаментику; но прежде чем ударила, а возможно, и одновременно с ударом либо после удара, когда ступни отца, потеряв точку опоры, начали тянуться вниз и кончиками пальцев дотянулись только до верхушек стебельков хилой высокой травы, в какое-то из этих мгновений вверху в ветвях послышался крик — сын! Словно прокричало дерево.

Когда была та секунда, тот миг, в который голосом отца крикнуло дерево, я теряюсь в догадках, ибо и протоколах об этом написано кратко; судья, прокурор и защитники не растягивают, не разбивают на секунды и тем более на доли секунды ту границу жизни и смерти; они отбрасывают воображение, они стремятся к незыблемым, четким и неопровержимым фактам и не могут дробить время на слишком короткие мгновения и тем более молоть его в муку.

Таким четким, неопровержимым фактом было сооружение постаментика.

Судья (к Б. М.). Кто сооружал подставку из торфяных брикетов?

Б. М.Несколько человек.

Судья (к Б. М.). Обвиняемый, вы помогали?

Б. М.Нет.

Прокурор (к Б. М.). Что вы делали в это время?

Б. М.Стоял сзади А. В.

Судья (к Б. М). А где был револьвер?

Б. М.В руке.

Прокурор (к Б. М.). А где была рука?

Б. М. (молчит).

Прокурор (к Б. М.). Повторяю, где была рука?

Б. М.У головы.

Прокурор (к Б. М.). Прошу точно сказать суду, у чьей головы?

Б. М.У головы А. В.

Судья (к Б. М.). Зачем?

Б. М.На всякий случай.

Вторым таким четким фактом было восхождение отца на торфяной постаментик, когда его голова скрылась в листве, а третьим — карабканье одного из обвиняемых на дерево и его манипуляции с серым нимбом, который раз и навсегда перестал определять ритм шествия.

Четвертым фактом, не подлежащим сомнению, доказанным судом и записанным четкими черными, хотя уже и несколько поблекшими, но все же бьющими в глаза буквами в середине предпоследней страницы, на двадцать четвертой ее строке, был крик отца в листве дерева — сын! — который для членов суда, защиты и для протоколиста, точно зафиксировавшего его, был криком смерти; для меня же, жаждущего воссоздать завещание отца и выполнить его, он не может и не должен иметь такого смысла.

Этот крик в листве, этот крик — сын! — который так гремит над книгой протоколов, я считаю вторым рождением отца, рождением во мне.

Я должен взять на себя ответственность за такое толкование его крика; и я уже взял на себя эту ответственность в ту минуту, когда умирающему, но еще находящемуся в сознании Б. М. я сказал — я сын А. В., перед вами Я. В., доктор социологии .

Я взял на себя ответственность, ибо то, что явилось в сказанных мною словах ложью, я сделаю правдой; именно в этом в первую очередь и должна заключаться моя месть; а также и в том, чтобы на крик отца в листве дерева, на крик — сын! — ответить: я здесь, отец, я здесь, на земле, для того, чтобы доказать, что и постаментик из торфяных брикетов, и ветка дерева, принявшего тебя как свой тяжелый плод, и серый нимб — не имели смысла.