Юлиан Кавалец - Современная польская повесть - 70-е годы

Неделю спустя председатель прислал за ним автомобиль, и он отправился с очередным визитом к врачу. Ему не нравилось это средство передвижения. Он предпочитал пролетку, но неудобно было отказываться. То была величайшая честь. Автомобиль все еще вызывал переполох на улице. На поворотах бросало из стороны в сторону. Доктор провел его на террасу. Еще теплый осенний день, наверное, один из последних, близился к концу. Небо сияло безупречной голубизной. И лишь на западе небосклон набухал пурпуром. Сад был похож на увядающий букет. Листья изменили цвет, но не облетели. — Через десять дней, доктор, я уже буду дома. Моя работа заканчивается, хотя, по правде сказать, окончание ее представлялось мне иным. Я говорил вам о дьяволе, он опутал Сикста, и я намеревался схватить его за хвост… — Врач улыбнулся и спросил, не напьется ли он чаю. Он согласился. — К этой встрече я готовился очень старательно — продолжал он — непременно хотел найти причины. Понять, почему Сикст был готов на столь страшное преступление. — Ну и что же — спросил врач — нашли? — Увы — ответил он. — Наверно, я совершил где-то ошибку. — А может, Сикст всего-навсего обыкновенный преступник? — осведомился врач. — Нет, доктор. — Вновь перед ним была орошенная кровавым потом рябина, она рдела на розовеющем небе, и над ней парили стаи птиц. — Не бывает обыкновенных преступников. Бывают лишь обыкновенные мотивы. Трудно говорить о них в деле Сикста. Иных же обнаружить мне не удалось. Мне казалось, что здесь должны быть причины посерьезнее. — Вот как — удивился врач. — Разве те, на которые Сикст ссылается, не достаточно серьезны? — Он отвернулся. — Они серьезны. Но Сикст говорит не обо всех. — Врач поморщился. У него, как и у многих, с кем он здесь встретился, сложилось определенное мнение по делу Сикста. Стоило ли искать аргументы, чтоб его опровергнуть? — Мне хотелось бы, к примеру, знать — добавил он — насколько он искренен, когда говорит о покаянии. — Отчего это вас так интересует? — доктор подал сахарницу. — Знаете, может, нам не стоит углубляться во все эти тайны?.. — И посмотрел на врача. Недавно. точно такую же фразу он сам написал в письме Ольге. Он опустил голову. — Опасаюсь, это похоже на дезертирство… — О боже — вздохнул врач. — Вам не хватает смирения, господин следователь. — Когда он вновь поднял голову и посмотрел на врача, у него мелькнула мысль: а может быть, у сатаны бывает и такое обличье? Ему казалось даже, что это именно сатана смотрит на него, прищурив глаза. — Поверьте, это так, господин следователь — продолжал врач, не спуская с него взгляда. — Вы присвоили себе право судить о намерениях. Меж тем вас должны интересовать результаты. Они-то и являются основой для ваших оценок… — Разве вас не интересуют, сударь, причины болезни? — прервал он врача. Тот пожал плечами. — Те, которые я могу познать. Но мне никогда не познать импульса, который способствует их развитию. Я имею дело с последствиями. Сам же импульс остается тайной. И не раздумываю — видя симптомы — какова их первопричина. Неизменно познаю результаты. И борюсь с ними. Их-то я и стараюсь как можно лучше изучить. Да скажите ж мне, ради бога, могу ли я судить, отчего из двух сидящих в моей приемной пациентов одному угрожает серьезная болезнь, а другой абсолютно здоров? Отчего эпидемия поражает одного, пощадив другого? Это мне неподвластно. Я не присваиваю себе такого права. Предпочитаю признать свою беспомощность. Этот принципиальный выбор совершается без моего участия. Вне моего сознания. — Они помолчали. Через некоторое время доктор спросил, не холодно ли ему. Нет, он не чувствовал холода. Смотрел на багровеющее небо. Был взволнован словами доктора, и лишь густеющие сумерки понемногу успокаивали его. — Я никогда не чувствовал себя старым, доктор — сказал он. — Однако то, что я услыхал, состарило меня… — Но ведь это же не признание полной беспомощности — ответил врач. — Я знаю, существуют некие первопричины, но они иногда ускользают от разума. Так чего же вы ожидаете, господин следователь? Эти первопричины существуют вне морали. Но коль скоро в жизнь вторгается слепой случай — он улыбнулся — я предпочитаю верить в их непознаваемую целесообразность… — И в этой улыбке было что-то дьявольское. — К чему ж вы тогда стремитесь, доктор? — прервал он его. — Не буду пока об этом распространяться. — Улыбка исчезла с его лица. — Повторяю еще раз: из того, что вы услыхали, далеко до признания полной беспомощности. Исследуя законы природы, я шаг за шагом приближаюсь к познанию правды о себе. Может, это и есть самое ценное… — Он рассмеялся в ответ. Но доктор глядел сурово. Ему не хотелось спрашивать, какова все-таки эта правда. Тот и так сказал немало. В конце концов, он многим обязан этому человеку, чей взгляд таит в себе приговор. Сикст прочел, вероятно, нечто подобное во взгляде своего двоюродного брата, когда начался их унизительный торг. Он поднялся. Поблагодарил за внимание. Взял рецепт и положил на стол конверт с деньгами. Обещал написать тотчас по возвращении в Петербург. В ближайшее время, по всей видимости из больницы. — Желаю как можно скорей поправиться — сказал врач. — Спасибо, доктор… — В прощальном взгляде он прочитал все тот же неумолимый приговор. Не выдержал и отвел глаза. И вновь сквозь приоткрытую дверь с террасы увидел погружающийся в сумерки сад. Жена доктора поставила на стол лампу и убирала тарелки. Выпрямилась — освещенная светом лампы — и посмотрела на него. Ждала, когда закроется дверь, ведущая на улицу. Шофер распахнул дверцу автомобиля. Поехали на прощальный ужин к председателю. В машине ему представилась вся бессмысленность этого визита. — Вы поосторожней! — пробурчал он шоферу. Молодой человек в кожаной фуражке повернулся и оскалил в широкой улыбке зубы. — Господин следователь, я лучший шофер в нашем городе… — Ну, ну, постарайся не замарать репутации. — Тот включил фары, и впереди легли два ярких снопа света; они выхватывали из мрака пролетки, перебегающих мостовую прохожих, мелькали тени деревьев. Визит к врачу не давал ему покоя. Если только в ближайшие дни приступ не повторится — а доктор уверял, что не повторится, дав ему, однако, действенное, как он сказал, болеутоляющее средство, — они больше никогда не увидят друг друга. Впервые он поймал себя на том, что чувствует неприязнь к этому человеку. Его раздражала туманная метафизика, которую тот исповедовал. Вспомнились его слова о непознаваемости мира. Видимо, дьявол и в самом деле воплощается в людей, ослепленных сиянием веры. Он закрыл глаза, чтоб не видеть мелькающие перед радиатором тени. И верил в познаваемость любых намерений. Если он и собирался написать Ольге, что порой не стоит принимать к сведению фактов, которым пока нечего противопоставить, то это еще не свидетельство моральной капитуляции. Отнюдь. Такая позиция имела преимущества. Будущее — продолжал он свои размышления — принадлежит людям, которые измерят нравственные законы успешностью своих действий. Это будут люди светлые, не согбенные бременем ограничений, унаследованных от прошлого. И тут же подумал, что такая точка зрения чревата опасностями. Автомобиль остановился перед длинным серым зданием. Он не шевельнулся. — Мы приехали, господин следователь — сказал шофер. — Вас подождать? — Он открыл глаза. — Ах, нет — и поднялся. — Кажется, я задремал! Минуточку! — Сунул руку в карман, достал портмоне. — Не жди меня. — И протянул молодому человеку деньги, но тот отдернул руку. — Не могу — сказал. — Его превосходительство рассердится… — Да бери, бери — настаивал он. — Не узнает… — Он поднялся на второй этаж. Прислонился к стене. Подумал, не вернуться ли, и все же нажал на звонок. Двери распахнулись. На пороге стояла жена председателя. Он ощутил резкий, раздражающий запах духов. — Ах, как я рада — и она легонько похлопала его по плечу. — Муж рассказывал, что вы были больны. Надеюсь, все обошлось благополучно. — Она ввела его в гостиную. — Слишком мало времени вы уделяли нам, господин следователь — сказал, увидев его, знакомый уже промышленник. — Приезд такого человека, как вы, приятное событие для нашего общества. — Председатель усадил его в кресло. — Иван Федорович — воплощенное трудолюбие — затараторил он. — Думает только о Сиксте, о его любовнице и его сообщниках… К счастью, все они вернулись к разговору, который их полностью поглотил. Речь шла о покупке значительного количества акций одной из здешних текстильных фабрик бельгийскими промышленниками. — Бельгийцами пока у нас не пахло ораторствовал взволнованный бородач, — не исключено, что вскоре появятся и японцы. Чему вы так удивляетесь? Они с удовольствием придушили бы нас. Вот современный способ ведения войны. Без винтовок, без крупных военных операций, один лишь финансовый нажим, и мы просыпаемся с перебитым позвоночником. — А может — прервала его импозантная дама с великолепным колье — и нам стоит помещать капиталы за границей? Неужто этих бельгийских финансистов тут же обвинят у них на родине в отсутствии патриотизма?.. — И разговор покатился по этому руслу. Чуть позже председатель еще раз вернулся к Сиксту. — Собственно говоря, Иван Федорович — заявил он — можно считать дело законченным. Не отбивайте хлеб у прокурора… — А что, если — перебил он председателя — обнаружится что-то новое? — Ну что еще может обнаружиться? — снисходительно улыбнулся председатель. — Не хватает только Леона с его сокровищами. Этот не сомневался, что бога нет. Он-то уж, верно, никогда не попадет нам в руки. Последний раз его видели в Гамбурге. Мы пока не наладили сотрудничества с южноамериканской полицией, чтоб надеяться его выследить… — Нет, я думаю о тех, кто ходит на свободе здесь. — Кто ж это, скажите, бога ради? — удивился председатель. — Кто еще в монастыре мог знать о преступлении?