Руслан Белов: Очко сыграло

– Знаете, что, Борис Петрович, – прервал его самоедство Смирнов, неприязненно поглядывая на пистолет. – Знаете, что...

– Что?

– Скажу честно, мне не хочется, чтобы вы застрелились... Мне это будет неприятно.

– Вам это будет неприятно?!

– Да. Я уверен, что каждый человек, в конечном счете, получает по заслугам. Он получает все, что заслужил – и хорошее, и плохое. И потому он доложен отыграть все таймы в игре с жизнью, отыграть на возможно высоком уровне, с перерывами, конечно. И, если он это сделает, то Всевышний непременно добавит несколько бесконечных минут, добавит и поможет отыграться. И, может быть, даже выйти вперед. Понимаете, это мое кредо. А если вы застрелитесь, получится, что вы ничего не заслужили, кроме пули в башке, получиться, что вы сами себя удалили с поля, сами себе показали красную карточку. И представьте этих людей в кабинетах Белого дома... Представьте, какое презрение оживит их лица, когда им доложат о вашей смерти. Мне больно видеть эти лица. И еще одно. Я боюсь, что перед тем, как вы застрелитесь, вы пальнете в меня. Вы пальнете в меня, и я не получу по заслугам, не смогу доиграть до благословения Божьего... Это вообще ни в какие ворота не лезет, и я от этого нервничаю.

– Вы еще ожидаете что-то получить от жизни?!

– Конечно! Я все время что-то получаю. Вот, на днях мылся на берегу моря в черной баньке. Вы не представляете, как это было здорово, как запомнилось! А встреча с вами, с вашими женщинами? Это же на всю жизнь впечатление! А сколько еще всего будет, если, конечно, вы не наделаете во мне дырок? Я непременно встречу свою женщину, с которой проживу да конца своих дней, я еще постараюсь наделать от нее детей. А сколько еще всякого случится с вами? Если вы решитесь остаться на зеленом поле?

Борис Петрович смотрел на него долго. Смирнов сидел как на иголках. Лишь только пистолет указал ему на дверь, он подчинился, не веря своему счастью, суетливо и не думая о достоинстве.

Смирнов вышел из гостиной, осторожно притворил дверь, направился к выходу. Когда поднял ногу, чтобы опустить ее на ступеньку, хлопнул выстрел.

Он бросился назад.

Борис Петрович лежал на полу ничком.

Ковер у левого его бока становился бурым.

Выругавшись, Смирнов опустился на диван. Его схватила нервная дрожь.

Все, конец! Восемь лет. Ну, три, за попытку. Или год в следственном изоляторе. И еще пришьют за доведение. Валентина ничем не поможет.

Вспомнив Валентину, ее глаза, он вышел из себя, вскочил, стал остервенело пинать труп ногой:

– Сволочь, кретин, идиот, собака! Такая баба у него, денег туча, а он стреляться! Сволочь, сволочь!

Нога попала во что-то твердое. Всмотревшись, Смирнов увидел горлышко бутылки. Бутылки, на которой лежал труп. Из нее текло вино.

Испанская "Малага".

Через минуту он ее пил. Напротив сидел счастливо напряженный Борис Петрович. В его глазах светились надежда (Павел Степанович не позвонил) и признательность случайному гостю.

– Если бы ты сказал что-нибудь другое, ну, когда меня бил, тебя бы уже везли в тюрьму, – сказал он, женственно склонив голову набок.

– Сволочь ты, – незлобиво ответил Смирнов.

Он был доволен. Он был уже на берегу.

– И я бы убил тебя, точно убил, если бы ты возник, увидев, что я мухлюю.